Николай Устюжанин - Самое счастливое утро

Помню огромный пустынный галечный пляж, самый широкий и протяженный в Большом Сочи, – об этом рассказал по дороге отец; узкий асфальтированный проезд к морю, по которому мы поднялись до трассы. Помню сиротливую скамейку на автобусной остановке «Горный Воздух» и сидящего на ней неестественно толстого молодого брюнета, которого звали так же непривычно, – Ваган. С отцом они были знакомы, и через некоторое время на трассу «Джубга-Сочи», по которой лишь изредка проносились легковушки и грузовики, приехала машина ГАЗ-51 от чайсовхоза. Через пять минут мы были дома.

Наша двухкомнатная квартира в одном из двух, почему-то урезанных до пары этажей новых пятиэтажек (потом я узнал, что на остальные этажи денег не хватило – украли), была совсем пустой. После бурной встречи с мамой и чаепитием на единственном круглом столе, памятном еще по краснополянской жизни, мы улеглись на два матраса, брошенных прямо на паркет, и мгновенно уснули.

Утром мама повезла меня в старое здание школы поселка Лоо. Ранний «ПАЗик» быстро примчал к одноэтажному довоенному кирпичному корпусу. Новая средняя школа стояла на горе, а в старой, по соседству с летним кинотеатром и клубом, учились лишь до 5 класса. В 5 «а» классе мне и предстояло начать, – в очередной раз, – новую жизнь.

На две трети класс состоял из детей турецких армян, бежавших еще в начале XX века с другой стороны моря от страшной резни. Они давно обрусели, но сохранили свой язык и быт. Русские, армяне, украинцы, греки, молдаване, – все жили дружно, хотя и по-своему.

Основными армянскими доходами были торговля и сдача отдыхающим комнат в типовых квадратных частных домах; русские жили на зарплату в квартирах, но не брезговали и летней сдачей внаем своей скудной жилплощади.

Не только море притягивало сюда всех. Буйная зелень субтропических растений, живописная дорога с крутыми поворотами, которые в народе звали «тещиными языками», близость Центрального Сочи и рассыпанные вдоль побережья и в горах санатории и пансионаты манили обещанным в буклетах приятным и полезным отдыхом. К слову, большинство отдыхающих приезжали «дикарями».

Горный Воздух, в котором мы жили, хотя и был поселком, но относился к городу, а вот село Атарбеково, расположенное на свисавшей над нами горе, считалось уже деревней. Во всех этих различиях было легко запутаться. Несколько лет спустя сама власть призналась, что часть Горного Воздуха, – в 10–15 минутах ходьбы от моря, – на самом деле деревня. Теперь она называется… Нижнее Уч-Дере. Между прочим, есть еще Верхнее Уч-Дере и просто Уч-Дере! Злые языки тут же прозвали это место Уч-Дырой.

Как, все-таки, удалось родителям заполучить так быстро квартиру в новостройке, да еще в курортном районе?.. Мама преподавала в Атарбековской сельской начальной школе столь хорошо, что местные родители поняли: надо удержать ее, во что бы то ни стало. Отцу, как работнику чайсовхоза, квартира была положена, но вот когда… Мама взяла инициативу в свои руки. Собрала подписи всех окрестных жителей и отдала петицию в дирекцию. Власть не выдержала такого напора и сдалась, – нам отдали «двушку» из резервного жилого фонда.

Отца тяготила работа в совхозе и, выдержав срок, он стал искать что-нибудь по специальности. Речной диплом для морских перевозок не годился, и папа совсем приуныл, но совершенно напрасно – материнская сильная рука и здесь нашла единственное и неповторимое направление его деятельности, – отца приняли на работу в Лооскую среднюю школу военруком. На этой должности, кстати, он проработал потом более сорока лет!

Моя учеба в 5 классе шла хорошо, все уроки мне нравились, но любимыми предметами были литература и история.

В юную учительницу русского языка и литературы Алевтину Николаевну Тарасову был влюблен весь наш класс! Во-первых, она была чрезвычайно тактичной, нежной, всегда аккуратно (сейчас бы сказали – стильно) одетой, красивой не только внешне, – красота шла откуда-то изнутри.

Русская литература для нас была не предметом, а чем-то очень близким, родным, живым. Пушкин, Лермонтов, Гоголь говорили на уроках своим голосом – Алевтина Николаевна чуть ли не половину занятия посвящала чтению вслух. А делала это она удивительно хорошо и душевно! Еще один способ увлечь нас и заставить взять того или иного классика или современного автора, был следующий: она начинала чтение, вела нас к развязке, мы замирали от ее ожидания, но на самом интересном месте она останавливалась, снимала свои изящные очки в золотой оправе, и в полной тишине произносила: «А остальное прочтете сами!» Стоит ли говорить, что на перемене мы гурьбой шли в библиотеку… Мама рассказывала потом, что на педагогических советах Алевтину Николаевну ругали за примитивную методику. Сам я сейчас понимаю, что у нее были ошибки и упущения, но какое это имеет значение, ведь самого главного она добилась – мы полюбили литературу на всю жизнь!

Учитель истории Елена Игнатьевна Бурова сама была ее воплощением – она участвовала в войне. Для нее все, что случалось в прошлом: в далекой древности, столетие назад, или в нашем времени – происходило как будто сейчас. Она так увлеченно рассказывала, показывая на картах или схемах то или иное сражение, пирамиду в разрезе или хронологию восстания, что мы не могли не запомнить все до мельчайших подробностей. А еще Елена Игнатьевна была нашим классным руководителем, – нашей школьной мамой, а по сути, нянькой – такими мы были еще детьми! Наши «предки» на родительские собрания ходили с удовольствием, – они тоже уважали, побаивались и верили Елене Игнатьевне.

Географию у нас вела молодая учительница Нина Владимировна Назиева. Она закончила МГУ с красным дипломом; может быть, поэтому ее уроки отличались академизмом, – она всегда знала, что и как мы должны делать на занятиях. Ее манера преподавания была слишком деловой, даже суховатой, но предмет мы знали отменно.

Однажды Нина Владимировна дала задание на дом: начертить схему своего жилища или квартиры. У нас изо всей мебели имелись только стол и два стула, и я, чтобы было не так пусто, решил пририсовать даже батареи у стен… Видно, учительница не поверила мне, на возвращенной схеме было начертано: «Такой квартиры не может быть!» – а внизу стояла аккуратная, маленькая, но красная от стыда «двойка». Я был обижен, но еще более оскорблен недоверием ко мне. Мама, конечно, все ей объяснила, но урок этот запомнился и отложился в памяти.

Родители возвращались с работы около семи часов вечера; мне, приезжавшему на школьном автобусе после обеда, дома было нечего делать (домашнее задание было уже выполнено), и я погружался в чтение.

Я не мог представить себя без книг. Потом мама, преодолевая сопротивление, буквально выгоняла меня на улицу. В то время в моем сердце находили какие-то шумы, из-за этого она панически боялась, что я «надсажу сердечко». Однажды, выбежав на травяное поле, где единственный сын гонял мяч со сверстниками, мама силой утащила меня в дом. Мой поступок был грубейшим нарушением режима: «Вы же его замучаете, у него кардиограмма плохая!» Потом соседские ребята долго травили душу: «У него телеграмма плохая!»…