Валерий Семенихин - Отождествление О

Возвращаться домой не хотелось. Дома было пусто. Мир, как и обещал, отнял у Эо и Принцессу, и Снежанца, оставив, как и обещал, одиночество поэта и стену непонимания из живых кирпичей друзей, знакомых, близких и далёких. Снежанец завёл свою семью, но, когда и куда выведет её, было неизвестно. Принцесса давно разочаровалась в Эо и ушла, очаровавшись его противоположностью. Таково устройство женщин, и друг Эо, Шекспир, не раз говорил ему об этом. Но кого слушают влюблённые?.. Мысли поэта перенеслись в прошлое: «А ведь предупреждал. Года за два до случившегося. Да. Помнится, на трамвайной остановке. У него, вообще-то, всегда был трагедийный взгляд на мир. Но тогда. „Вон, – говорит, – глянь, женщина. Посмотришь: камень, лёд. Сказать двусмысленности не позволит. А в чувственных страстях буйна, как.“ Дальше была отсылка к лошадям и потёмкам ада в прекрасном переводе Пастернака. Кстати, великолепный перевод. А ты знаешь, как от переводчика много зависит? Например, „Божественную комедию“ лучше читать в переводе Михаила Лозинского, – талант, каких мало, ни одного повтора в рифмах! А как передан метафизический смысл! О. Но я отвлёкся.»

Подышав на озябшие руки, Эо вышел из рощи и двинулся в сторону дома. За городом к вечеру было пустынно. По белой дороге Эо медленно шёл навстречу неподвижному тёмному пятну, маячившему впереди. Пятно было на четырёх лапах. Человек остановился в метре от большой собаки. Собака никуда не спешила. Ей тоже нечего было делать в этой вселенной. Родственники по судьбе посмотрели друг другу в глаза, и время остановилось. Эо заплакал. Давно такая вселенская Ненужность не входила в него, не затопляла состраданием душу, вымывая мелкие обыденности, выталкивая наружу спрятанного глубоко внутри Бога. У собаки не было дома, не было хозяина, не было еды, не было ничего. Было большое чёрное тело, стоящее на зимней дороге. И эта бесцельность. И великое одиночество. И этот неизвестный человек, который может покормить или ударить. Медленно падал снег. Эти двое стояли и смотрели друг на друга. Эо вытащил из кармана кусок хлеба. Собака отвернулась. На ухе блеснул пластмассовый чип. Им не о чем было говорить, однополярные вещи не притягиваются.

Эо вошёл в тёмный коридор, закрыл входную дверь и подошёл к зеркалу на стене. Потрогал левое ухо. Чипа не было.

Краем глаза Эо проглядывал почту. Основная часть глаз наслаждалась рассветным весенним небом за окном. В Средствах Массового Запугивания активно дискутировалась тема многократного естественного происхождения бубонной чумы и обильного распространения её через места принудительного лечения.

Через несколько месяцев, дабы не видеть зла, повсеместно было объявлено свободно-принудительное ношение чёрных повязок на глазах. Во-первых, это было красиво. Унификация граждан, некая масочная соборность сближала землян и не давала им разбредаться. А во-вторых, это сильно упрощало жизнь, поскольку совершенно не надо было отвлекаться на ненужные вещи и думать. Теперь все всё прекрасно видели посредством указаний сверху. Был, правда, некий нюанс, который средства оповещения как-то обходили молчанием: это само понятие «сверху», поэтому была путаница в том, кто это или что это, и вообще сверху ли это. «Лорд Лжи лютует», – мелькнуло в голове поэта, когда он вышел в город. Громкоговорители, вытащенные из запасников последней революции, висевшие на столбах с видеокамерами, доходчиво объясняли прохожим, как правильно ходить, правильно общаться и правильно жить. Жители Земли стали похожи на детей слепого Купидона, ибо, разве он не слеп, когда безобразное кажется ему прекрасным?

Эо мог ходить без повязки на глазах потому, что его всё равно никто не видел и не мог попенять ему за столь дерзкое и неестественное в природе поведение. Тем более что все указания приходили из него самого, а указующий был где-то там, внутри, где сердце.

Однажды на базарной площади он случайно услышал негромкий разговор двух старцев. У них были чудесные имена: Гаутама и Майтрейя, и они были без шор на глазах. Они разговаривали на незнакомом языке, но Эо всё понимал, а в голове пел жаворонок. Они пропали, внезапно растворившись в пространстве, оставив на месте сидения старые потрескавшиеся очки.

Очки были странные. Поверх чёрной повязки носить их было бессмысленно, поэтому любому любопытному пришлось бы для начала снять шоры с глаз. Если их надеть, мир становился до удивления другим: единообразной, переливающейся пятью цветами, светящейся сферой величайшего расширения, где не было границы для зрения, где не было вещей, и неземной восторг подкатывал к самому горлу, причём от этого блаженства вас могло просто разорвать. И это блаженство оставалось неизменным при касании ко всем земным вещам: еде, женщине, ножу, смерти. А если держать эти очки как лупу, они удивительным образом показывали изнанку любой вещи или события, выделяя их суть, которой не было! Под этой лупой вся пузырящаяся материальная жизнь на Планете сводилась просто к обыденному воспроизводству и защите этого воспроизводства, наслаждению вещами, которые имели изнанкой страдание, болезни и смерть. Все политические игры под этой лупой, которая отметала сопутствующие декорации в форме убийств оппонентов, сбивание самолётов, многолетних шахматных ходов спецслужб, огромное вложение денег в войны, революции и искусственный хаос, – все эти игры имели единственной целью обыкновенную животную жажду обладания властью с помощью денег, природных ресурсов и бомб. И это было всё. Обидные очки. Потрясающие очки, приоткрывающие иллюзию рождения ради смерти и смерти ради новой иллюзии.

Эо положил очки в нагрудный карман. Людям неинтересна оптика мистика или оккультиста. И ясно видеть, вопреки слепоте, как Гомер, – достоинство немногих.

Поэт остановился перед новым двухэтажным магазином, который специализировался исключительно на туалетной бумаге. Огромный рекламный баннер, дополненный громкоговорителем, вдохновенно призывал запасаться дорогой четырёхслойной туалетной бумагой повышенной мягкости, с элементами перфорации, с тиснением репродукций лучших художников древности, запахом экзотических реликтовых трав и вкусом банана. Эо подумал, что это вершина. Это был невиданный прогресс, о котором могли только мечтать древние фантасты и евгеники. Демоны вырастили расу людей, не способную обходиться без бумаги в двух ипостасях – денег и туалетной бумаги.

Знакомый Эо и Эдгара По, ворон, сидевший на краю баннера, презрительно мигнув глазом, хрипло каркнул: «Никогда!» – и тяжело полетел в сторону городского кладбища.

Рождение цветка или приход Будды – всё появляется с математической точностью, как восход солнца, и именно тогда, когда это необходимо вселенской игре целесообразности. Есть поток рождения, и все живые существа подвластны ему. Имеет ли реинкарнация практическое значение для живущего теперь? Эо думает, что нет. Однажды, во время медитации, он увидел одно из своих предыдущих рождений. Это было тело небольшого роста, узкие восточные глаза, территория северной Монголии, подножие Тибета, он увидел время рождения и время смерти, которая наступила 400 лет назад. Всего 34 года благословенной жизни, о которой обрезана память. Он спросил о вероисповедании. Ответ был краток: «Махаяна», – и это слово тогда впервые прозвучало для него. Буддизм он открыл для себя гораздо позже. Что вы будете делать с этими обрывками памяти? Что проку знать, что вы когда-то были кем-то, малым или великим? На данный момент вы только то, что есть сейчас. Конечно, такая память могла бы стать стимулом, чтобы становиться лучше, была бы видна тенденция в развитии души, это могло бы стать подтверждением бессмертия духа. Но эта непроверяемая память также могла быть случайно вытащена из Всеобщей Основы безотносительно вашей линии рождений и смертей, просто быть чьей-то другой. Это земные сны, сны землян о прошлом. Стоит ли гордиться или печалиться о выдохнутом воздухе? То же самое можно сказать и о том воздухе, который ты ещё не вдохнул. Кто его видел? Мудрые говорили Эо, что перерождается совокупность того, что цепляется. Когда ты знаешь, как устроен мираж, игра прекращается. Эо появлялся раньше, появился теперь и появится после – тогда, когда это будет необходимо для игры Целого, пока не изжиты все цепляния. Проходя мимо кинотеатра, он увидел афишу с премьерой голограммы своей последней жизни, но даже не остановился. А сейчас он стоит у киоска и, улыбаясь, спрашивает у продавщицы: почему нет жевательной резинки со вкусом щей, зимнего салата или, лучше, радуги?