Федор Кумарин - Пустота

– Ещё бы… – вздохнул я. – Нет, раньше я много думал об этом. Ну, понимаешь, читал Достоевского, даже Библию осилил, пусть и с большим трудом. Иногда, прикинь, в церковь ходил. Стоял там, кашлял. Стеснялся креститься при людях… Не понимал, как они там иконы целуют. Это ведь такая антисанитария. Мне изначально всё это казалось очень фальшивым, как какая-нибудь расстроенная гитара. Я перестал ходить в церкви, ставить свечки, потому что понял, что это просто игра в спасителя, в тщётную надежду, которой всё равно нет. Мы – одни, и просто боимся это признать. Некому нам помочь, но мы тонем в иллюзиях просто затем, чтобы не отчаяться и не сжечь себя. Наверное, всё это очень красиво… Ну, милосердие, прощение всех и каждого, наказание для зла и поощрение для добра. Но ведь рядом с нами этого нет. Это как картинка по телевизору. Зачем нам верить в эту картинку? Ведь здесь, у нас, в нашем коконе, всё совсем по-другому. Да и если бы я действительно верил в существование Бога, то скорее всего, я бы возненавидел его. А я не хочу его ненавидеть. Мне его жалко.

– Почему?

– Он постоянно должен наблюдать повторение одного и то же зла, которое никуда не уходит, он должен выслушивать те же самые молитвы, те же самые слова. Он должен постоянно впитывать в себя одни и те же слёзы. Это существование… Оно такое однотипное, скучное, ничтожное. Создав людей, он попал в капкан, из которого никогда не сможет выбраться.

– Прям как ты, – усмехнулась она.

– Что?

– Ну, ты тоже попал в капкан, который сам себе и построил.

– Да, наверное, – согласился я.

– Ладно, мне пора, – сказала она. – Но не думай, что это наша последняя встреча.

– Я так и не понимаю, зачем я тебе нужен.

– Чтобы удержать равновесие, – пояснила она.

– Ага, прояснила, – ухмыльнулся я.

– Вообще-то, это ты со мной познакомился.

– Всего лишь хотел помочь.

– Ага, конечно, – усмехнулась она. – А если честно?

– Ты просто сильно похожа на фигуристку из телевизора.

– Ха-ха! На кого?

– На фигуристку, – ответил я. – Ты почти такая же красивая.

– Почти?

– Да, – кивнул я. – Она гораздо лучше.

– Ну и ладно, все тёлки из телевизора лучше настоящих, – манула рукой Алиса.

– Не все, – сказал я. – Но та фигуристка… Она волшебная.

– А я? – спросила она, надеясь, что я впервые скажу ей что-то приятное.

– Ты просто дура, – зачем-то брякнул я.

– Ничего лучше я от тебя не ожидала услышать, – разочарованно промолвила Алиса. – Пойду лучше приму комплименты от Артура.

– Максимум, на что он способен: «ты красива, как роза, или как мимоза», – тупо пошутил я.

– Фу! – воскликнула она.

– Вот именно: «Фу!».

На этом наш затянувшийся разговор закончился. Она, картонно улыбнувшись, пожала мне руку и ушла.

Я допил свой остывший горьковатый кофе, оделся и, заплатив, вышел из кафе и потопал в пустоту по улицам этого мифического, холодного города. Рядом с кафе сидела тощая, низенькая старушка. Она была одета в чёрную разодранную куртку, красную шапку и серые штаны. Её лицо выражало злобу и раздражение. Бабка сгорбилась и что-то лепетала себе под нос, постоянно дёргаясь и кашляя.

«Вот суки… – кряхтела она, – только посмотрите на меня ещё раз, мрази… Я вам всем глаза, уши вырву, сварю из них суп и съем. Слушать надо, твари. Думаете, я не смогу вас убить? Вам меня не жалко, суки, и мне вас не жалко. Вы все достойны смерти. Самой жестокой смерти, мрази. Вы все будете выть, как собачки, а ваш череп расколется, как яичная скорлупа. Из неё вылезут книжные черви, такие ненужные, белые, и измажут ваши тщеславные лица в крови погибших идиотов, слова которых вы все с таким трудом старались запомнить! Хе-хе-хе-хе-хе!» – хохотала бабка, а я поспешил побыстрее пройти мимо этой сумасшедшей.

Но бабка побрела за мной, говоря мне в спину: «Не прячь, глаза, москит! Мой сыночек, безмозглый, сильный, красивый, придёт к тебе ночью в маске и убьёт тебя, но сначала изнасилует твою мамашу. Он добрый милиционер… Точнее, теперь полицейский. Он служит президенту. Дети зовут моего сыночка дядя Стёпа. Он даёт детишкам конфетки и учит их тому, что такое хорошо, а что такое плохо. Они ему за это платят уважением и любовью. Детишки любят пососать его леденец. Он такой сладкий. Ты, наверное, завидуешь дяде Стёпе. Но ничего, ты тоже сможешь попробовать леденец. А потом сядешь в специальную норку. Для таких сук, как ты».

Я развернулся и посмотрел бабке прямо в лицо. Она замолчала, залезла мне в глаза и широко улыбнулась. Но никуда не уходила.

Я достал из кармана два рубля и подал ей.

– Спасибо, мальчик, – по-доброму проблеяла старушка. – Дай Бог тебе здоровья.

– А вы верите в Бога? – спросил я.

– Верю, милок. Как же в него не верить? Все под Богом ходим. Убиваем барашков во имя Христа.

– Что, простите?

– Все дела, говорю, во имя Христа, – промолвила она. – Ведь куда без веры… Куда без того, чтобы возлюбить человечину?

– Человечину? – переспросил я.

– Ох, человечество, конечно… – исправилась она. – Человечество. Много ведь добрых людей, которые помогают бедной бабушке. Вот вы, молодой человек, сделали доброе дело, не поскупились… Вы – как сын Божий, как человек, способный совершить чудо. Никто не видит, что вы источаете свет. Этот чёрный, гнилой город закрыл всем глаза, все потеряли надежду, веру в пришествие мессии. Город пьянит, он – зла сила, он – Вельзевул, серая плесень на умирающем теле Земли. Город – тёрка, он стирает людей, как белый ластик – карандаш. Город превращает людей в муравьёв и давит их, засовывает их в каменные, обшарпанные, обосранные и обоссанные муравейники. Заблудшие люди, опьянённые городом, врут, они стреляют друг в друга, а потом умирают… А потом ходячие мертвецы встают. Прошитые пулями зомби ходят на работу, колют себе в вены уколы, вдыхают дым, сходят с ума, перебирая страницы и позы для секса. А ведь всё одно и то же, милок… Дёсна улиц, зубы домов, вязкие слюны рутины… И всё это уходит на свалку – в кишечники голодных дворов. Но скоро ведь всё изменится, правда? Вы ведь посланы Богом как оправдание за Его отсутствие?

– Нет, совсем нет, – бормотал я. – Он никого сюда не посылал. А меня город грызёт почти так же, как и вас. Может, чуть меньше.

– Значит, всё обречено, и Он нас покинул? – удивлённо промолвила бабуля.

– Да, наверное, но это произошло давно, – ответил я. – Мне кажется, что мы живём одни уже сотни лет. Мы потерялись, заблудились в холодном, зимнем городе, мы дрожим, умираем, и некому нам помочь.

– Значит, там, наверху, пустота? – всё шире раскрывая глаза, говорила она.

– Да, скорее всего.

– Значит, всё можно… – прошептала старуха. – Убивать, расчленять людей, предавать их, грабить! Значит, маленькие люди не должны сидеть в нищете, значит, они должны взять лопаты и вилы и идти протыкать головы своим угнетателям! Месть за месть, кровь за кровь, и так постоянно, без остановки! Эстафетная палочка. Эбонитовая эстафетная палочка, как на уроках химии в школе… Все жалели, что не варили на этих уроках наркотики, что не приносили шприцы и не кололи их в вены! А ты жалеешь, а? Или ты всё ещё учишься в школе?