Илан Хайтнер - Король хумуса, королева ванны

А когда не остается больше «ненавижу», то и «люблю» уходит. Что уж тут говорить. И так же пропадают «я схожу с ума от нее», «в ней вся моя жизнь» и «я все готов сделать ради нее». В армии помню, бывало, меня отпускали в короткие увольнительные на один день, так после двух недель без сна я брал машину у отца, гнал ее три часа к ряду на Голаны, например, в киббуц Мером Голан, чтобы просто увидеться с девушкой, с которой познакомился в отпуске неделю назад. Сегодня у меня не хватило бы сил проехать пару кварталов, чтобы забрать ее к себе. И вообще, то, что когда-то так нравилось, со временем стало просто в тягость. Пойти куда-нибудь на вечеринку – это теперь неподъемное дело. Выйти на танцпол – так только потому, что тебе уже вынесли мозг «пойдем танцевать!» Пойти на море и поваляться на песке, на пляже – как можно?! Это же просто ужас. А если еще и нечего подстелить, то вместо того, чтобы откинуться назад на песок, ты будешь сидеть, скрючившись. А иначе все локти будут все в песке – поди, отряхивайся потом. А о том, чтобы зайти в воду и вовсе не может быть речи. Даже пойти перепихнуться стало как-то впадлу. Потому что жарко, да и «чего я там уже не видел». Да и на работу завтра, и вообще на фиг надо… Или вот еще – когда-то кола лилась рекой, и прочие напитки лились за ней вслед. А сегодня ты сидишь, опершись о столешницу, и наливаешь себе стаканчик минеральной водички, потому как по твоему расчету ты сегодня недостаточно пил. В общем, ни чихнуть, ни пернуть в свое удовольствие.

А то, что когда-то было ужасно в тягость, стало, вдруг, наоборот, в удовольствие. Например, учиться было в тягость, а теперь это, считай, привилегия. Читать было скучно, разговаривать уважительно и вежливо – утомительно, а поход в музей запоминался только отваливающимися от усталости ногами. Я помню, родители возвращались из-за границы, и мы, будучи детьми, спрашивали их, что им там понравилось, и как они провели время. И в ответ можно было услышать: «Ой, было так здорово! Мы были в таких шикарных ресторанах…» А мы не могли понять, что же в этом прикольного? Есть в ресторанах? И почему это, типа, так здорово?

Вот так, похоже, все бывшее когда-то в тягость превратилось в удовольствие, а удовольствие, соответственно, в тягость.

И все это так далеко от Фили. Ей еще не известно о существовании «середины». Налицо наивность, воодушевление, радость и жажда жизни. Упругая, гладкая кожа, и подобно ей все ее реакции, чувства и ощущения. Дотронься до нее – сразу прыгнет, посмотрит на что-нибудь – и тут же ей есть что сказать. Нет этого ужасного безразличия к тому, что в жизни творится, которое охватывает всех смертных в этом подлунном мире ближе к концу третьего десятка. Что-то в эти десять лет между двадцатью и тридцатью сбивает тебя с ног, побеждает и отнимает радость жизни. И это ужасно.

И что остается вместо отобранной радости жизни? Погоня за деньгами. Погоня, сопровождаемая уверенностью, что когда денег будет достаточно, радость жизни вернется. Именно это так бесило Фили. Этот дурной ход мысли. Именно это подталкивало ее, чуть ли не трахнуть меня в лифте, прямо на глазах у всех этих людей. Чтобы попытаться вывести их из равновесия – встряхнуть их.

Но лифт приезжал вниз, и люди, как горстка муравьев, вываливались наружу. Несколько отстраненных и возбужденных взглядов провожали Фили, и в этих взглядах единственное, что можно было прочесть, это желание пойти и заплатить пятьсот баксов какой-нибудь девице по вызову.

А мы усаживались на бетонную оградку клумбы, закуривали, и ощущение волшебного тепла охватывало всего меня. Вот я, в самом лучшем месте, которое только можно себе представить, и нет в мире другого такого места, где я хотел бы сейчас оказаться больше, чем здесь. Мы сидели и наблюдали за входящими и выходящими из здания людьми. Они были похожи на муравьев, снующих туда-сюда, и торопящихся куда-то далеко, или назад к себе в муравейник. Все вокруг было полно шумов, суеты, бурления, сигналов машин, шума моторов, гула пролетающих самолетов, обрывков разговоров, и среди всего этого были мы, отрезанные от всего на свете, на своем необитаемом острове любви и спокойствия, прямо посреди Манхэттена.

После мы возвращались в офис и продолжали работать, пока звук колокольчика не возвещал о конце рабочего дня, и о том, что мы вольны идти. Мы выбегали на улицу, вставали на ролики и рассекали по улицам города. Ехали кататься в центральный парк, шли в галереи, на представления или в кино, встречая по дороге самых разнообразных и прикольных людей.

Но как всему на свете и этой идиллии наступает конец.

Со следующей недели я начинаю учиться. Кинематографу.

Что общего между мной и кинематографом? Хороший вопрос. Я учился на экономиста, но было достаточно двух месяцев после окончания учебы, чтобы понять, что экономика – это не мое. Я думал, что мне это нравится, наверное, потому, что моему отцу и всем моим приятелям это нравится, и все они любят экономику, и в результате этой своей любви к экономике смогли отгрохать себе виллу-другую в районе Савийона.

Как вообще можно понять: то, что нравится тебе – это потому, что это нравится-таки тебе, или твоим родителям? Как вообще понять, кто есть «я», а кто есть «я плюс мое воспитание»? Как можно отделить одно от другого? Ведь изначально я появился на свет с какими-то генами, или набором ДНК, или как там еще это называется, а потом меня как-то воспитывали мои родители, и я видел вокруг себя какой-то мир с малых лет, и впитывал его. И как можно определить, где тут в итоге только «я», которое было вначале, а где «я плюс воспитание»? Ведь если так посмотреть, то все это есть я. Так кто же я есть на самом деле? И чего я на самом деле хочу?

Ну и вопросы. Просто идиотизм какой-то. Что вообще происходит? Сходим с ума помаленьку? Что значит «кто я»? Иди, работай, лодырь. У тебя слишком много свободного времени. Люди, у которых крыша едет, задают себе подобные вопросы. А я как раз ношусь с этими вопросами. Неужели у меня едет крыша?

По окончанию учебы я начал искать работу. Ходил на кучу тупых собеседований, и все места работы казались мне мрачными и скучными. Если не сказать просто идиотскими. Через пару лет, в течение которых я нашел одну работу, потом ушел с нее, нашел другую, откуда меня попросили, потом прошел еще с десяток дебильных интервью и собеседований, где так же были проверки и тесты, вроде тех, когда из «лего» надо было построить какую-нибудь ерунду, я пришел к выводу, что мне необходимо отойти и осмотреться. Мне необходимо что-то новое, совершенно отличное от того, чем я занимался. Я пришел к выводу, что я все еще не знаю, что конкретно мне по душе, зато точно понял, что быть экономистом – это не для меня.