Диана Горбач - Время перемен

Быстрым шагом Элиза обошла свое бунгало и, миновав лобби-бар, оказалась у ресторана. Белый цветок с плотными полукруглыми листьями упал ей прямо на голову и, соскользнув, оказался под ногами. Дерево было усыпано цветами и периодически они слетали с увесистых ветвей. Дама, шедшая впереди, обернулась, и Элиза узнала в ней одну из группы пожилых женщин, занимавшихся сегодня утром у океана йогой. Одета она была во все те же яркие шаровары, через плечо было переброшено влажное полотенце. «Очевидно, все это время она провела у океана», – подумала немножко с удивлением Элиза. Единственным новым в наряде этой женщины было украшение на голове. В сбитые пучком на макушке седые волосы был вставлен именно такой цветок.

– Доброе утро, – поздоровалась с Элизой на французском и улыбнулась пожилая дама.

Ответив что-то из того, что помнила еще из курса обучения французскому языку, Элиза на пару секунд ощутила какое-то особое обаяние и шарм, исходивший от незнакомки. Мысленно она переодела ее в дорогой серо-голубой шерстяной костюм в тонкую фиолетовую клетку, шарф, уложенный петлей на пару тонов светлее, вложила в руку саквояж из дубленой кожи ягненка цвета жженой кости и – чуть светлее – туфли-лодочки, уложила и обесцветила волосы, мысленно выбросив странное, не по возрасту, украшение – цветок, и довольно кивнула в ответ.

Она всегда так делала, когда люди ей были хоть чем-то симпатичны, но не могла вспомнить ни случая, когда переодевать не было необходимости и ее устраивало то, что она видела. Всегда было, что можно улучшить. И она знала, что именно. Впрочем, эта странная привычка-игра была еще с детства и сейчас это происходило просто на автомате. Элиза считала это даже чем-то сродни благородству и уж точно теплому отношению к окружающим.

«Если нельзя принять, как есть, если взгляд цепляет несовершенства и всякие допускаемые несуразицы, почему бы не создать возможную красоту, не дописать немножко образ? Так хотя бы легче общаться, видя, какой человек может быть… немножко приложив усилий».

Ресторан встретил ее прохладой, несмотря на то, что был никоим образом не изолирован от воздуха и океана. Большие открытые террасы охлаждались вентиляторами-кондиционерами. Плетеные белые стулья из ротанга украшены оранжевыми подушками для удобства, столики покрыты скатертями в цвет. Свободные столики были сервированы на две и более персон. Выбрав столик в отдалении от основной массы людей, поближе к открытому пространству с видом на океан, Элиза устроилась в удобном кресле. Официанты не спешили, как и вчера вечером. Сегодня спешить и ей было некуда. И она принялась разглядывать присутствующих.

Уже знакомая ей француженка без умолку что-то рассказывала подошедшему официанту и своей подруге, такой же пожилой даме с короткими всклокоченными волосами. Справа от нее сидела арабская семья: три жены и один мужчина. Самая молодая из них важно кормила из ложки довольного мужчину средних лет. Элиза отвернулась с отвращением. Такого «расклада» в отношениях она не то что не понимала, но и не находила ему никаких оправданий.

За соседним столиком расположились индусы – две семьи. Женщины были одеты в легкие голубые сари и ели медленно, молча. Мужчины же активно обсуждали что-то и с удовольствием поглощали горы риса с чем-то еще. А по диагонали, за столиком спиной к Элизе, сидела европейская женщина. Ее бледная кожа выдавала в ней вновь прибывшую. Льняная белая туника с кожаным рыжим пояском, бежевыми капри и плетеными сабо выглядели вполне сносно. Женщина тряхнула короткими пепельно-светлыми, чуть вьющимися волосами, сняла солнечные очки и немного развернулась.

«Так… а мы уже знакомы… Это мисс-чужое платье от Chanel», – с мелкой усмешкой заметила Элиза, и тут же ее взгляд приковала ее собеседница. Она была явно старше и это был, вероятно, единственный минус в ее образе. Элиза придирчиво нахмурилась и в ее голове всплыли строки из детской сказки: «Я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?…».

Незнакомка сидела лицом к Элизе и заливисто смеялась, немного наклонив голову назад. Смущенный ланкиец убрал только что поставленную на стол посуду и, позвав еще одного официанта, заново сервировал столик. Непонятно, что там происходило, но это очень веселило незнакомку. Она небрежным жестом отбрасывала с лица непослушный длинный локон цвета горького шоколада и открыто, приветливо улыбалась одновременно всем. Ее золотисто-кофейный загар и миндалевидный разрез глаз выдавали восточные корни. С этого расстояния не был виден цвет глаз, но яркий контраст с цветом кожи однозначно говорил о светлых оттенках. Батистовая черная блузка с широкими рукавами и узором «ришелье» сползала, оголяя плечо. Тонкие завязки с бомбонами, едва прихваченные в бант, кокетливо свисали вниз, давая возможность оценить красивое декольте и грациозную линию шеи. Женщина ловко встала из-за стола, и Элиза смогла рассмотреть стройную фигуру незнакомки с красивыми покатыми бедрами, затянутую в узкую сатиновую юбку-миди глубокого вишневого цвета. Легким танцующим жестом она подхватила широкополую белую шляпу, водрузила себе на плечо бело-черную плетеную объемную сумку и, широко улыбнувшись снова абсолютно всем и только себе одной, попрощавшись со своей собеседницей, вышла на террасу и пошла к океану.

Официанты смотрели вслед, как и женщины за соседними столиками. Элиза смутилась. Она не помнила, когда в последний раз так пристально разглядывала незнакомых ей людей. Уперев взгляд в уже знакомое и бесполезное меню, она едва услышала робко стоящего у ее столика официанта. Все это время он ждал, пока она выберет, что именно ему наливать в ее чашку – чай или кофе. Заказав кофе, она отправилась к столу с фруктами в самом дальнем углу ресторана, где такой же ланкиец в белой рубашке и длинной оранжевой юбке-саронге медленно, не глядя на нее, нарезал кусочками спелый ананас и чистил оранжевую сочную папайю.

Овощных соков не было, и потому она взяла стакан кокосового молока, несколько долек папайи и что-то странное на пробу в ряду закусок с названием «шри-шри-дхал». Кофе был остывшим и невкусным, странное блюдо оказалось на редкость острым, а кокосовое молоко напоминало березовый сок. Насладившись сочными сладкими январскими ананасами, Элиза рискнула попробовать кусочек оранжевой папайи. Вкус был непонятным, новым. Не то что бы она не любила что-то новое… просто со временем нового становилось все меньше, а однажды приобретенное мнение о чем-либо особенно не менялось. И все же… этим утром со своей обволакивающей дымкой было куда больше нового, чем за весь последний год, а то и не один… И она не могла точно сказать, нравится ей это или нет. Одно было наверняка: она ощущала необъяснимое беспокойство, как птица чувствует приближающуюся бурю, но ее очертания так далеки, так невозможны, что это предчувствие кажется призрачным.