Вадим Бабенко - Место Карантина

Нестор вновь смотрит вниз – не иначе, в мой файл. Потом поднимает глаза и продолжает: «Итак. Четырнадцать миллиардов лет назад ваша брана, сделавшись трехмерной, раздулась в огромный пузырь, на котором кипело море мельчайших кирпичиков вещества, возникавших и тут же убивавших друг друга. Тогда несовершенство вновь дало о себе знать: в процессе рождений и аннигиляций счет не сошелся, как в колоде, над которой потрудился шулер. Некоторые кварки остались жить, их оказалось больше, чем антикварков – на одну миллиардную часть. Немного, казалось бы, но и этого хватило – и асимметрия определила вашу судьбу, Тео, не только позволив создаться всему материальному, но и заворожив вас как исследователя. Именно преобладание вещества над антивеществом стало вашей первой идеей фикс!»

В правом верхнем углу экрана появляется картинка с тремя кружочками разных цветов, соединенных волнистыми линиями. Под ней – таблица чисел.

«Унитарная матрица смешивания», – бормочу я.

«Да-да, – кивает мне Нестор, – такое не забывается», – и издает какие-то странные звуки. Не сразу, я понимаю, что он смеется.

«Шутка, – сообщает советник. – Но вам было не до шуток. Вы вгрызлись, как в базальтовую твердь, в свойства самой ранней из материй, что возникла в считанные мгновения после начала вашего мира. Вспоминайте: из кварков, что сами по себе мимолетны, образовались протоны, стабильные на удивление – уже не кирпичики, а настоящие кирпичи, надежнейший строительный материал. Тут же создавались и другие адроны 10 10 Элементарные частицы, подверженные сильному взаимодействию. К ним относятся, например, протоны и нейтроны. , и их антиподы, зеркально противоположные по свойствам – все это кипело в раскаленном котле, сталкивалось и взаимоуничтожалось, испуская новые частицы, которых становилось больше и больше. Гигантский зоопарк вселенной населялся своими обитателями. Все рождалось из ничего – восхитительно, невероятно! – но не следует забывать и еще об одной вещи. В то горячечное, бурное время случился очередной крах идеала. Силы природы отделились друг от друга – это разнообразило вашу карьеру, Тео! Сначала отпало тяготение – оно вообще стоит особняком. Затем, почти сразу, сила склеивания атомных ядер стала подчиняться своим особым законам – хоть никаких ядер еще не было и в помине. А потом, когда материи уже стало в достатке, произошел окончательный раздел влияний. Всем знакомый электромагнетизм отмежевался от слабых взаимодействий – и это было событие из событий. Помимо разделения фундаментальных сил, оно привело к фазовому скачку: материя обрела массу. А вы, Тео, обрели репутацию – не самую лучшую, признаем прямо!»

Нестор прищуривается: «Да-да, не смотрите на меня так невинно». Потом я вновь слышу странные звуки – его подобие смеха. Посмеявшись, он делается серьезен и произносит: «Сосредоточьтесь, это важно». Картинка с кружочками пропадает с экрана, появляется диаграмма, состоящая из спиралей и стрелок.

«Это была красивая гипотеза, – говорит Нестор, кивая сам себе. – Вязкое поле, в котором тормозятся разлетающиеся частицы – и его агенты, бозоны Хиггса 11 11 Элементарная частица, предсказанная Питером Хиггсом, ответственная за обретение массы другими элементарными частицами. , неуловимые переносчики новых свойств. На исследование загадочного бозона, который живет слишком ничтожное время, чтобы увидеть его напрямую, бросились очень многие. Главный азарт, как в любой охоте, состоял в его поимке – лучшие головы бились над способами усмотреть следы его распада в детекторах размерами с многоэтажный дом. Вас, талантливого специалиста, пригласили в лабораторию, имеющую доступ к новейшему ускорителю – мечта физика-теоретика того времени. Ваша группа считалась одним из фаворитов гонки, и все ваши коллеги не жалели сил. Лишь вы, Тео, спасовали – заявив довольно-таки скоро, что уходите, вам неинтересно. Вы предпочли – смешно сказать – свободное плавание, альтернативные модели, свои собственные поля и частицы. Да, коллеги посчитали это дезертирством – а что еще они могли себе думать в условиях жесточайшего научного дерби? В условиях борьбы за профессорские места и гранты, и Нобелевские премии, в конце концов!»

Нестор замолкает и глядит на меня в упор. Под его взглядом я чувствую себя неловко. «Впрочем, я понимаю, что именно вас оттолкнуло, – продолжает он. – Быть может, виновны популяризаторы-журналисты – они развели совершенно непристойную шумиху. Они потакали толпе и докатились до стыдного, до ярлыка „частица Бога“, и, наверное, для вас это было последней каплей. Вы, насколько я могу судить, полагали, что любимых частиц у Бога может быть сколько угодно. Вас не интересовали его игрушки, вы искали жест, указующий перст, след вмешательства высшей воли в „случайные“ фокусы мироздания. Быть может, трехмерность вселенной и кварки, пережившие период аннигиляции, все еще не шли у вас из головы. Вы долго помнили о них, Тео – наверное, вы вообще злопамятны на редкость!»

«Неужели и это написано в моем файле?» – интересуюсь я.

«Нет, – признает Нестор, – но не стоит думать, что я могу лишь читать по написанному другими. Может мне и не доводилось открывать новые поля, как вам, но я тоже могу сложить два и два – и сделать какие-то выводы. Вы, конечно, не обязаны со мной соглашаться…»

Он хмыкает, нарочито безразлично, но я вижу, что он обижен. Тот еще фрукт – с немалым эго – но ссориться с ним ни к чему. «Бросьте, – говорю я примирительно, – я ничего такого не имел в виду. Вам показалось – тем более что я ни о каких новых полях не помню».

«Вспомните, – заявляет Нестор. – Вспомните и о полях, и о том, как вас разнесли в пух и прах по поводу некоторых из них. Пока же отмечу: вы, несмотря на вашу строптивость, многое почерпнули из истории с разделением. Я имею в виду разделение фундаментальных сил – вы вдоволь поработали над его природой. Не это ли потом помогло вам описать механизм активации истинного сознания? Незрелый мозг как нестабильный вакуум – мне кажется, аналогия достаточно прозрачна. Да и вообще, вам полезно было глянуть на спонтанное нарушение симметрии с разных сторон…»

На экране появляется новая схема – что-то похожее на сомбреро – и два уравнения рядом с ней. Я впиваюсь в них взглядом, предчувствуя узнавание, вспоминая слова – одно за другим.

Нестор тем временем растекается мыслью – о гармонии пропорций, форм, о симметрии свойств, физических законов, связей. Он красноречив, но я почти его не слышу. Я смотрю на экран и вспоминаю – мучительно, напряженно.

Мысли выстраиваются в каре и шеренги, становятся мне послушны. «Потенциал Голдстоуна!» – восклицаю я. От волнения у меня пересыхает во рту. Я откашливаюсь и продолжаю: «Простейшее приближение – скалярное поле…» – но тут Нестор делает знак, и рисунок исчезает прочь.