Макс Фетт - Голос Музы

Дин расположился на стульях в углу рядом с зеркалами. Он зажимал девственно мягкими пальчиками струны на грифе, резко всасывая воздух через оскал от боли. Ему поручили настроить гитару и выдали камертон.

– Самая тонкая стхуна должна звучать, как звук «ля» на камехтоне, – повторял он себе после каждой попытки, вертел колок и дергал струну. – Ля! Ты будешь сегодня «ля» или че?

– Ну как? Получается? – поинтересовался подошедший Юрий Егорович.

– Я эту хеховину щас хазнесу! – Дин схватился за гриф, точно за рукоять топора и замахнулся, но от выплаты нескольких тысяч рублей за сломанный инструмент его спас учитель.

– Не бойся, – сказал он, взявшись за корпус, когда тот поднялся над головой малого. – Давай я тебе ещё раз покажу, – учитель вытащил стул из общей пирамидки и сел напротив. – Как я говорил? – спросил он с искренне доброй улыбкой. – Первая страна – самая тонкая – должна звучать, как «ля» на камертоне, – Дин привстал и вытащил его из-под жопы и щелкнул по нему ногтем. – Слушай внимательно, – камертон издал «ля». Юрий Егорович дернул струну, прислушался, покрутил колок. Повторив действия ещё раз, попросил щелкнуть по камертону и снова дернул струну. Звуки совпали.

– Как? Как так быстхо то? – удивлялся Дин, не отрываясь от гитары.

– Повезло, – без тени скромности ответил учитель. – Когда не получается, не бойся спрашивать. Ты только учишься и лучше сто раз спросишь и поймешь, чем три раза в неделю по два часа будешь ненавидеть инструмент, – он раскрутил колок и отдал гитару. – Главное – слушай и не торопись. Ошибайся сколько душе удобно. Здесь никто не осудит, – он тепло улыбнулся, похлопал малого по плечу и отошел.

– Юхий Егохович, – окликнул малой.

– Чем-то помочь? – на автомате ответил учитель. Дин смотрел на него и долго молчал, оглядываясь на беснующегося над пианино Саню и старающуюся выдуть непрерывного «Кузнечика» на флейте Лауру. Юрий Егорович терпеливо ждал.

– Сядьте, – шепотом попросил Дин. Учитель повиновался. – Юхий Егохович, шо за нафиг? – тот призадумался, поглядев на потолок, потом под ноги.

– Штукатурка сыплется, – сказал он с улыбкой.

– А… ну ладн, – малой склонился над гитарой.

– Глупая шутка. Скажи мне, что ты хотел спросить?

– Ни че.

– Дин, прости меня. Обещаю ответить на любой твой вопрос.

Малой посмотрел на него из-под светлых бровей.

– Зачем вы такой добхый?

– Зачем?

– Пхоехали.

– Нет, правда. Я не понял вопроса.

– Пхосто… Людмила Леонидовна – злая, дихектриса – злая, мама – злая. Все злые и живут не пахятся ни о чем. А вы вон… ну вон нас набхали и мучаетесь за так после ухоков.

– Вот ты про что, – Юрий Егорович приставил стул рядом с малым и пересел. – Видишь Лауру? Отложи гитару. Теперь замолчи и прислушайся к ее игре.

Дин услышал ровно то, что несколько месяцев назад, когда подошел к своей комнате.

– Слышишь, как скрипят качели? – сказала учитель тихо, походя на героя нуарного кино. – Как завывает ветер. Теперь посмотри на своего друга. Слышал грохот стройки? Как ревет мотор байка?

Дин воочию наблюдал вырисовывающиеся воображением картины.

– Это не простые образы или ассоциации. Это то, кем человек является на самом деле. Слышал про подсознание?

Дин покачал головой.

– Это внутренняя личность, которая манипулирует… Нет, тебе непонятно. Играл с роботами на батарейках? Они ещё двигаться могут сами.

– Угу.

– Представь, что этот робот – это ты. Ходишь, стреляешь, говоришь что-то не подумав. И есть мальчик, который решает, что тебе нравится, как тебе следует себя вести и другое. Сравнение очень грубое, но в общем смысле тот мальчик – это и есть наше подсознание. Понимаешь, о чем я?

Малой на несколько секунд выпал из реальности.

«В моей голове есть… мальчик? И он мной управляет? Гейство».

Юрий Егорович рассмеялся, будто услышав его мысли.

– Не утруждай себя размышлениями. Подсознание никак тебе не вредит. Напротив, оно помогает. Вот, когда тот второгодка осенью стекло разбил, ты ведь не побежал и Сашу придержал.

Дин боялся посмотреть на него, склонив голову и вылупившись на коленки.

– Я видел все со второго этажа. Не бойся. Я нем, как Гордон Фримен, – сказал учитель.

– Кто?

– Точно. Ты игру не застал ещё, – он прочистил горло и сглотнул слюну. – Тогда у окна тебя ведь остановило что-то внутри. Тебе подсказали, как нужно себя вести. Это и было подсознание. Когда человек чем-то сильно увлечен, то оно проявляется наружу через его работу. Сейчас мы слышим, как подсознания учатся протискиваться через пока ещё неумелую игру Лауры и Саши. Два совершенно разных мира. В одном главенствует мертвая тишина, в другом – непостижимая энергия. И возвращаясь к твоему вопросу. Я такой добрый не потому, что сам по себе такой… вернее, не только поэтому. Дело в том, что я ещё и учитель, Дин. Человек, который обязан помочь детям найти в себе баланс между энергией и тишиной, – он по-доброму улыбнулся, вдохнул и встал. – Прости, что тебя нагрузил. Продолжай заниматься. Не буду мешать.

Продолжать заниматься музыкой, когда на тебя за пять минут вывалили целый семестр по психологии, сродни попытке выдуть мыльный пузырь в открытом космосе. Дин смотрел учителю вслед с выражением лица, говорящим: «И что я должен с этим делать?». И ожидал, когда он повернется. Без понятия зачем. Просто для того, чтобы уведомить его о данном факте, наверное.

Юрий Егорович, хитря или побаиваясь того, что наговорил, но так ни разу и не взглянул на малого, зациклившись на помощи остальным детям.

Дин пялился на них, волей не волей прислушиваясь к протискивающемуся из отверстия флейты подсознанию Лауры. Ненароком созрел вопрос: «А какая у меня душа?» Пара мгновений и малой уже держал гитару, про себя матерясь на не поддающуюся изменениям первую струну. Однако снова и снова щелках по камертону.

Последний день в младшем крыле.

В следующем году обещали ввести экзамены по выпуску из четвертого класса. А для тех, кто их не сдаст, в разработках находились законы об обязательных рабочих местах для детей. Только неизвестно шутило ли об этом правительство на заседании или юмора у них не водилось. С другой стороны, по достижении совершеннолетия вылетевшим после четвертого нельзя будет жаловаться на отсутствие опыта при устройстве на работу.

Дину повезло. Его родители переспали на год раньше, и теперь измазанная мазутом рожа на заводе ему не грозила.

Для Людмилы Леонидовны выпуск значил больше, чем новый год и день рождение. Это очередное празднество приближало ее к заветной пенсии, ну или нервному срыву (с ним она бы смогла на законном основании уехать в отпуск на целый месяц). Ей дадут новых первоклашек, надежды на адекватность которых сгорели давным-давно. Мизерный шанс на спокойные следующие четыре года возлагался на класс состоящий полностью из немых детей, как Луара.