Валентин Беляков - Восход видит

– Верю. С твоей помощью, конечно.

– Ох, да, помнишь, ты ж тогда потерялся, как дошкольник в супермаркете, – она приглушённо рассмеялась, вспоминая о нашем знакомстве, и, не расцепляя рукопожатия, потащила меня к своему месту в пятом ряду. – Я тебе заняла, садись. Не слишком далеко? Просто я такая долговязая, что ближе как-то постеснялась.

Незнакомому с ней человеку сложно было бы поверить, что этой женщине свойственно стеснение, но я уже знал, какая она тактичная, когда необходимо. Я невольно улыбнулся в ответ: было бы неправильно ничего не противопоставить её счастливому оскалу. Природа одарила Наоми крупными белоснежным зубами. Хотя, может, тут постарались и современные технологии.

Болтушка оборвала себя на полуслове, когда в зале внезапно стало очень тихо, а потом грянула короткая торжественная мелодия. На сцену вышел пожилой человек, невысокий, зато с безупречно прямой спиной. На его худом лице залегли глубокие морщины, а руки свисали почти безвольно, но гипнотический, как у удава, взгляд заставлял внимать с трепетом каждому слову великого учёного. Эти свинцово-серые глаза и негромкий уверенный голос знали во всём мире.

– Сегодня среди нас есть новые сотрудники, – начал доктор Шпилляйтер без предисловий, – я приветствую вас всех в Комплексе Специальных Лабораторий, Фабрик и Полигонов по Созданию Средств для Борьбы с Внепланетной Угрозой. Вы все прекрасно знаете, что скрывается за этим словосочетанием. Мы – оплот человечества по борьбе с Восходом, а это самый сложный и непредсказуемый объект в обозримой вселенной. Поэтому я призываю вас бросить все силы на его изучение и помощь тем, кто его изучает.

– Ты думаешь, он тут перед нами распинается? – шепнула Наоми мне в ухо, почти не разжимая губ. – Да-да, так Шпилляйтер и вышел речи толкать. Сидит себе, работает в своей норе, хитрый крокодил. Это голограмма.

– Серьёзно? – я был разочарован, хотя и ожидал, что Шпилляйтер выкинет что-нибудь подобное. Возможно, таинственность и отстранённость просто уже въелись в его натуру.

– Да, даже не новая запись. Каждые полгода слушаем про оплот. Так и называем между собой «пошли оплот слушать».

– А зачем тогда ходите? Разве совещание здесь будет для вас? Я думал, только для тех, кто работает над поверхностью.

– Ну, это своего рода ритуал. Поддерживает мотивацию и командный дух. Да и лишний повод прогуляться.

Я замолчал, чтобы обдумать её слова и дослушать речь, оказавшуюся, на удивление, краткой:

– Человечество должно быть предано делу по изучению и уничтожению космической угрозы. Потому что это дело может стать последним. Спасибо.

Глаза-свёрла перестали смотреть в душу (удивительно, как голограмма достигла такого эффекта, что пробрало каждого), и я заметно расслабился. Во время пятиминутного перерыва на сцену внесли стол, включили проектор, а часть сотрудников покинула зал.

– То есть ты не проводишь меня до жилого модуля? Пойдёшь на улицу?

– Нет, я уже погуляла. Пошли.

Я зашёл за своим багажом в помещение, где все пассажиры нашего автобуса также оставили свои вещи, а потом последовал за мисс Бёрнитолл. Точнее, доктором Бёрнитолл. Мы прошли по коридорам со стеклянными стенами мимо нескольких помещений, где сидели люди за компьютерами. Если честно, вид у них был не особо гордый и воодушевленный. Наверное, немного обидно столько стараться, чтобы потом всего лишь сидеть за монитором на самой верхушке Айсберга. Тем не менее, даже эти люди, несомненно, вносят вклад в общее дело. Я опасался, что у лифтов скопится очередь, но такой проблемы здесь не возникало: уж чего-чего, а лифтов в Айсберге было хоть отбавляй. Правда, чтобы попасть к лифтам, ведущим вниз, пришлось пройти две двери, открывавшиеся только при помощи карточек-пропусков. Мне выдали белый пропуск сотрудника младшего ранга, но и он казался настоящим сокровищем, магическим артефактом.

Я вдруг представил, как сижу в кресле-качалке в своём особняке (которого у меня пока нет и в помине), ноги мои укрыты пледом. Мне лет шестьдесят пять-семьдесят, вокруг сидят на толстом ковре маленькие внуки. Я достаю чуть дрожащими руками прямоугольную карточку из красивой шкатулки. Говорю: «смотрите, ребятки, этот знак – перечёркнутое солнце-глаз – означает, что человечество победило Восход. Это мой пропуск из Айсберга, он давно деактивирован, но служит свидетельством того, что я внёс вклад в спасение Земли…».

– Чего замечтался? – вернула меня к реальности Наоми. – Тебе в какую комнату-то надо?

– А как… это понять? Мне никто не сказал, – стушевался я.

– Вот эти цифры. – Она легко выхватила пропуск из моих судорожно сжатых пальцев и перевернула обратной стороной вверх, где был написан какой-то код – первые три цифры в коде означают этаж. Считаются они, понятно, вниз от поверхности.

– Первые три ?! – воскликнул я, постепенно осознавая, что это значит. – Сколько ж их всего?!

На, казалось бы, такой базовый вопрос у Наоми не нашлось однозначного ответа.

– Явно больше девяноста девяти, – усмехнулась она, – ниже тридцатого рядовые сотрудники не живут. Потом жилье снова возобновляется в семидесятых для более привилегированных и посвящённых. Жилые отсеки для всяких легендарных личностей располагаются там где-то после сотого, почти в самом низу.

– А ты сама была там?

– Я здесь всего два года, – ответила Наоми, помотав головой, – сама работаю, в основном, на тридцать пятом, он в зоне верхних лабораторий. Или поднимаюсь в купол, в обсерваторию. Глубже шестидесятого не спускалась ещё ни разу. Но, возможно, меня скоро переведут в жилую зону на семидесятых. Блин, рассказала. Не хотела же, вдруг сглажу.

Буква после трёхзначного числа в коде означала один из четырёх секторов – северный, восточный, южный или западный. Мы вошли в лифт, который спускался в мой восточный сектор. Он выглядел внутри вполне обычно, как и в любой высотке. Кнопки там были только до тридцатого этажа, поэтому я так и не ответил себе на вопрос: «какого размера Айсберг». Хорошо, что моя комната находится в том же сегменте, что и у Наоми, и всего на три этажа выше. Ещё хорошо, что я успел устроиться на работу в этом году до того, как её перевели ниже, а значит, мы сможем даже есть в одной столовке. А также…

– Хорошо, что у вас можно выйти на любом этаже, а не только на своём, как в некоторых отелях, – озвучил я свои мысли.

– О, это ещё цветочки. У нас только кажется, что дисциплина железная. То есть в некоторых аспектах она действительно такая, но вообще мы свободные, как хиппи, веришь, нет?

– Скорее, нет, – ответил я, хотя не был уверен, что это вопрос. Я вспомнил вступительные испытания, въедливых охранников на КПП, голограмму герра Шпилляйтера, у которого даже раз в полгода не находится времени, чтобы выйти самому поболтать с новичками.