Дмитрий Рождественский - Человек в темноте

Только с постепенной ликвидацией трущоб и новой застройкой криминальная атмосфера этого уголка разрядилась. Но и после того аура Обводного не посветлела. Здесь слышат голоса мертвых, встречают их призраки. Здесь сходят с ума. Сюда приходят свести счеты с жизнью – пожалуй, ни одно иное место в городе не тянет этих несчастных к себе с такой силой. Мне доводилось как-то слышать, что на его берегах в двадцать третьем и тридцать третьем годах совершилось более чем по сотне самоубийств. А в более поздние времена, а в наши дни? Неизвестно – по крайней мере, мне. Они приходят именно сюда с уже готовым намерением? Почему? Или здешний genius loci просто посылает им последний импульс, призывающий наконец совершить то, к чему давно стремились их истерзанные души? Тамаре он не понадобился, она шагнула из окна четырнадцатого этажа во вполне благопристойном районе рядом с парком Победы. Черт! Что за душа у Обводного канала? В том, что душа у него есть, я не сомневаюсь – должно же быть какое-то объяснение тому, что в последние годы меня к нему неудержимо влечет. Я не собираюсь покончить с собой. Я вполне удовлетворен тем, как текла и продолжает течь моя жизнь. Но это и нельзя назвать осознанным влечением. Я не испытываю желания глядеть в его мутные воды, захламленные донельзя – бутылками, банками, автомобильными покрышками, чем-то, что уже еле угадывается под слоями ила. Я не хочу дышать выхлопными газами транспортных пробок, что вечно тянутся по обеим его сторонам. Меня не воодушевляет промышленная архитектура, мне непонятна эстетика выбитых окон и осыпающейся штукатурки, которую признают фотохудожники. Просто стоит мне задуматься, отрешиться от окружающего, когда я выхожу под вечер побродить от Разъезжей до Звенигородской, как, выныривая из мыслей, я неизменно обнаруживаю себя на Обводном или в сотне шагов от него. Это похоже на наваждение. И я, двадцать восемь лет посвящавший себя тонкостям и коллизиям человеческой психики, бессилен его объяснить.

Ладно. Сейчас я как никогда пребываю в настоящем, в сегодняшней актуальной ситуации, и это настоящее неотвязно подсказывает мне: надо опохмелиться. Боже, ничего ты не предложил человеку более завлекательного, чем эта нехитрая процедура наутро после хорошей попойки. Почему опохмелка считается убийственной для здоровья или по меньшей мере признаком дурного тона? Почему, черт возьми, все самые приятные вещи на свете осуждаются общественным мнением, кроме занятий любовью, естественно, но и то занятий ею исключительно с законной супругой? Почему самое вкусное, жареное или маринованное, жирное и острое, вредит организму, а не вредит ему только манная каша и творог – с детства самые ненавидимые мною продукты? Воля твоя, Господи, что-то ты не так устроил в этом мире. Но сейчас на общественное мнение мне глубоко плевать. Нынче воскресенье, и не предстоит, кажется, сегодня ни с кем общаться, и ни перед кем не надо выглядеть, что называется, с большой буквы. Впрочем, уже и завтра не предстоит теперь. Я начинаю новую жизнь, господа. И я, решив окончательно, что новая жизнь начинается с нового дня, отбрасываю мысли о возвращении в постель как нечто неконструктивное и открываю холодильник. Негусто, но все, что мне сейчас необходимо, в ассортименте есть.

Бутылка «Посольской» полна еще на добрую треть. Это везение: по-моему, вчера мы усидели литра два с половиной на четверых под цыпленка гриль, испанские оливки с анчоусами и маринованные корнишоны. Когда к утру в доме еще остается спиртное, это означает, что гости ушли довольными. Я, правда, слабо помнил, как они уходили. Денису вызвали такси около часа ночи, а Коля с Артуром сидели еще где-то до трех. То есть спал я, получается, часа три от силы. Мало, но ради такого случая – юбилея вкупе с крутой переменой жизненного курса – можно перетерпеть, ибо чувствую я себя в кондиции, а если сейчас завалиться спать еще до десяти или до полудня, проснусь полной развалиной и вдобавок с новым желанием поправиться, а к чему это в итоге приводит, знаем, плавали. Я наливаю зелье в относительно чистый граненый стопарик, «сталинский», каких теперь днем с огнем не сыщешь, разве что на антикварной барахолке, и он мгновенно запотевает. Вот это по-нашему. Далее самое ответственное. Кусочек ржаного хлеба, зачерствевшего совсем чуть-чуть. Горбушку сыра «Маасдам» я натираю на мелкой терке, перемешиваю с майонезом и обильно сдабриваю паприкой. Получившуюся смесь намазываю на хлеб и добавляю сверху тончайший ломтик лимона. Итак, пошла. Водка легко проскальзывает в пищевод, наполняя телесные органы жизнью, а немудреная, но проверенная закуска очень ненавязчиво приглушает ожог. Теперь думаем, как жить дальше.

Думать, в общем-то, особо и не о чем – все продумано заранее, еще за несколько последних лет. Мысль о том, чтобы распрощаться в пятьдесят лет с привычным родом занятий, посещала меня давно, но я не был уверен в своем решении: как-никак двадцать семь лет работы с пациентами, сначала в должности клинического психолога в одном из психоневрологических диспансеров, затем в роли доцента небезызвестного вуза и наконец частно-практикующего терапевта под вывеской индивидуального предпринимателя. Кому и зачем я нужен вне этого поля? Гибель Тамары стала последней каплей – я надломился. Три года я пытался вытащить эту девушку из черной меланхолии, поглощавшей ее без остатка. Мне казалось порой, что еще немного усилий, и в ее состоянии наступит просвет, что будет перелом, возвращающий ей вкус жизни. Когда я узнал, что накануне очередной нашей встречи она шагнула в окно четырнадцатого этажа квартиры своего любовника, что-то во мне будто умерло или замерзло. Во всяком случае, вопрос о прежнем поприще отпал сам собой. Еще два года я продолжал трудиться как ни в чем не бывало, доводя до логического завершения работу с одними пациентами и деликатно переадресуя других наиболее доверенным коллегам – тем же Денису и Николаю; новых кандидатов в терапию не брал. Даже проблема – чем заняться, куда податься – передо мной как бы не возникала: слишком заманчив был пример соседа по дачному участку, Иннокентия, который после трех десятков лет службы старшим научным сотрудником в НИИ устроился охранником на автостоянку и теперь вполне доволен жизнью. Дежурство сутки через трое, паек, оклад, превышающий пенсию. В принципе этот вариант меня вполне устраивал. Окончательно идея окрепла месяца два тому назад, когда Наташка собрала вещи и сообщила тоном, не оставляющим сомнений в обдуманности ее намерения:

– Сережа, в конце концов, мы с тобой давно не дети… Ты сам должен все понять. Мне необходимо время, чтобы побыть с собой наедине, чтобы к себе прислушаться. Кира уже взрослая девушка, я говорила с ней, она меня одобрила. Я поживу у мамы до Нового года, подумаю, что-то прочувствую. И у тебя будет время подумать. Ты ведь отдаешь себе отчет, что наши отношения не могут бесконечно оставаться такими, какими они были до сих пор.

Читать дальше