Дмитрий Рождественский - Человек в темноте

Я был абсолютно согласен, что «такими» наши отношения не могут оставаться бесконечно – хотя бы потому, что бесконечных отношений не бывает, рано или поздно их прерывает элементарная смерть кого-либо из двоих, которые в них вовлечены. Наверное, потому я и отреагировал на эскападу супруги немножко вяло: произнес что-то типа «да, ты права», в чем при определенных ожиданиях нетрудно было усмотреть подтекст «ну а теперь я включу, с твоего позволения, телевизор, там сейчас наши играют с «Манчестер Юнайтед»». Наташка больше не произнесла ни слова, и проводы на вокзале обернулись какими-то скомканными, а я вернулся домой в состоянии, о котором она, вероятно, даже не подозревала: в безграничной растерянности от подобного исхода и одновременно в переживании пьянящей и пугающей свободы, которой можно было распорядиться теперь по собственной прихоти. Нетрудно догадаться, какой была прихоть: мою руку отягощала пластиковая авоська с полулитровой бутылью «Царской золотой» и палкой сырокопченой колбасы, и остаток дня я провел на кухне в некоем подобии то ли медитации, то ли просто философских раздумий. Прожив полвека, я так и не познал большего наслаждения, чем ломтик «Брауншвейгской» на кусочке ржаного хлеба, которым ты сопровождаешь глоток водки. Думать обо мне после этого откровения разрешается всем, причем все, что угодно. А потом позвонила Кира и сказала:

– Папа, не принимай близко к сердцу. Мама устала не от тебя, а от себя самой. Ей надо отдохнуть, и все вернется, как говорится, на круги своя. Мы с Олегом улетаем на днях в Барселону, там намечается такая фиеста – вау! Я взяла на работе отгулы за полгода вперед, придется потом батрачить. Клиенты – дебилы, каждый второй, но я же привычная. Ну не унывай, все будет супер. Чмок.

Фиеста в Барселоне у меня с концом октября ассоциировалась туго, впрочем, я не был знатоком в этом деле. Но потом сообразил, что на языке моей дочери это слово может означать что угодно, любое отвязное мероприятие, любую тусовку с танцами и парнями. Ладно. Вот так, если можно выразиться, еще одна гора свалилась с моих плеч. И я допил остатки «Царской золотой» где-то к полуночи. А потом, не в силах больше оставаться в одиночестве, надел пальто и отправился черт знает куда. Хотелось снова выпить, но водка закончилась, а круглосуточных питейных заведений в нашем районе не было. Этот ее Олег меня, если говорить мягко, слегка раздражал. А если откровенно, раздражал изрядно. Двадцатитрехлетний субъект, художник-дизайнер с отчетливо выраженным комплексом непризнанного гения, он не работал, предпочитая жаловаться на тупость и косность заказчиков и сидеть во всех смыслах на шее у моей дочери, вкалывавшей круглые сутки оператором в туристическом агентстве. Я голову готов был дать на отсечение, что и эту романтическую поездку в Барселону проектировала и финансировала она сама. Впрочем, как выразилась Наталья, девушка она действительно взрослая. Со временем разберется, кто есть кто. Становилось все более темно и туманно, уличных фонарей здесь не было, и окна уже почти не светились. Неуютно, зябко делалось среди ночи. Я вздрогнул: кошка рванулась почти у меня из-под ног, с пронзительным коротким мявом, словно я наступил ей на хвост. Ни души не было вокруг, только спереди доносился гул редких проносящихся автомобилей и грузовиков. Они шли по набережной Обводного канала. Я лишь теперь понял, что ноги опять вывели меня сюда. И пошел домой, пытаясь, насколько возможно, выкинуть из головы все, что не желало оставить меня в покое. А через два месяца мне стукнуло пятьдесят, и пора было осуществлять задуманное, и я позвонил Денису, Артуру и Николаю, купил водку, цыпленка и немудреную закуску, и забыл про Обводный канал. Отмечать полувековой юбилей, как принято, в широком кругу друзей и родственников не хотелось, да и не было у меня особых друзей в последние десять лет, как говорится, иных уж нет, а те далече, а родственники оставались лишь столь дальние, что я уже не помнил их имен, тем более степеней родства. Я ограничился тремя наиболее близкими коллегами. Я не стал им ничего объяснять, и они особо не расспрашивали. Все мы взрослые девушки, как сказала Наташа. Коля свой шестой десяток разменял в позапрошлом году, а двоим другим оставалось до него вроде немало – года по четыре-пять, но если разобраться, то один смех, и только. Мы вкусно напились и наелись, и Денису вызвали такси, потому что у него Нина такая, что лучше ее лишний раз не нервировать, а Коле с Артуром вроде бы и ничего. А потом меня разбудил звонок в дверь, которого на самом деле и не было. Ко мне никто и не мог прийти, потому что некому уже было приходить, тем более в шесть часов утра. И я сказал себе: не охранником на автостоянку тебе надо собираться, дружок, а банальным пациентом на Пряжку, вот он – звонок-то, звоночек, о котором предупреждал тебя знакомый психиатр. И тут я вспомнил, что из вчерашней «Посольской» отпил лишь стопку, около пятидесяти граммов, а значит, остается в ней еще таковых по меньшей мере две. И есть еще четвертинка хлеба и остатки сыра, майонеза и маринованных корнишонов – словом, господа, жизнь продолжается. И я продолжил жить.

Интересно, куда девается прожитое время – к этому вопросу мои мысли спонтанно возвращаются с пугающей периодичностью. И это не вопрос о смысле жизни, как раз с ним я разобрался давно и, по-моему, окончательно. Его сложность, как мне видится, во все века сводилась к тому, что, отвечая «я живу для того-то и того-то», человек тем самым автоматически становился перед новым вопросом: а то-то и то-то, в свою очередь, для чего? И так до бесконечности. И, следовательно, на него может быть лишь один истинный ответ, определяющий истинную цель и смысл как последнее звено в цепочке. Смысл жизни в том, чтобы, пока она есть, извлечь из нее как можно больше удовольствия. Вот и все, другие ответы меня не удовлетворяют. Поэтому я вновь наполняю стопку и кладу еще один прозрачный ломтик лимона на бутерброд с истекающими маслом шпротами. А вот куда девается время, во что оно превращается, когда его больше нет? Чем обернулись мои пятьдесят лет в конечном итоге? У меня была работа, для которой я как-то исхитрялся находить высокое предназначение, пока она не стала конвейером, рутиной, нацеленной на зарабатывание денег. Деньги – для возможности получать удовольствие, это опять-таки понятно. Хотя вот женщины, которые были в моей жизни, они дарили мне его вовсе не из-за денег. Ну хорошо, все эти удовольствия были, они в прошлом. Чем они стали теперь, кроме воспоминаний, каков их, если можно так выразиться, сухой остаток? И еще. Когда я работал, я накапливал опыт, читал специальную литературу, общался с коллегами – все ради будущего, ради новых этапов, на которых мне необходимо было знать еще больше, работать еще более продуктивно. А теперь, когда я твердо решил оставить это в прошлом – где оно? Мои знания и опыт охраннику автостоянки не нужны. Я сделал кого-нибудь по-настоящему счастливым? Смешно. Человека нельзя сделать счастливым, он даже сам себя не способен им сделать. Хотя бывают исключения. Тамаре, например, это удалось. И ей не понадобилась ночная набережная Обводного канала. Мне отчего-то кажется, что она была счастлива, хотя недолго – десяток секунд полета до асфальта. Впрочем, кто знает, сколько времени для нее уложилось в эти секунды. В том и парадокс, что счастливой она стала не благодаря моим усилиям, а вопреки им. Поэтому я и принял окончательное решение. Есть, правда, Кира – вот с этим не поспоришь, это реально, весомо. Это то, что всегда будет со мной. А не с ее долбаным Олегом, как может на первый взгляд показаться. Но Кира для чего? – вот вопрос, который ни перед кем не озвучишь, даже самому от него не по себе делается. Ну-ка, осталось там еще сколько-то капель на донышке, или это был последний спазм?.