Sofina Rise - Шоколад с морской солью

«Ни жизнь, ни мгновение удержать нельзя», – с тоской подумал он и продолжил провожать взглядом убегающие сизые тени старых потрескавшихся домов. Он следил за ними до тех пор, пока их унылые силуэты полностью не растворили радостные рассветные лучи. Всего один миг – и район Санта-Тереза преобразился. Ветхий, пыльный, унылый, он внезапно принарядился в пёструю палитру ярких красок, где повсюду бушевали тропические растения, а дома были совершенно не похожи один на другой; все как один разноцветные, кокетливо украшенные покосившимися ставнями и гирляндами стиранного белья. Это была гармония, рождённая из хаоса, и Пабло искренне любил её всем своим израненным добрым сердцем. Каждое утро внимательно наблюдал, как из солнечного света рождается новый день и наполняет неуёмной энергией окружающее пространство. Созерцал. Однако яркий свет немедленно таял, едва коснувшись лица старого кубинца. Красивые карие глаза потускнели, спрятались за нависшими морщинистыми веками и ввалились, отчего казались почти безжизненными.

Один год и семь проклятых месяцев дон Пабло страдал от невыносимой боли. Умирал медленно, отсчитывая дни до своей кончины. Редкая неизлечимая болезнь позвоночника стремительно прогрессировала, резкими ударами адреналина трепала слабое изношенное сердце, и с каждым новым днём ему становилось всё хуже. Мужчина оставил бессмысленную борьбу с недугом и перестал молиться об избавлении. Окончательно потерял веру в чудеса, как, впрочем, и в современные медицинские препараты. Смирился. Осознав, что конец близок, научился жить вопреки, принимая боль как нечто неизбежное, жадно цепляясь за момент как за истинно последний. При этом сохранил постоянство своих привычек и не отказался ни от одного из ежедневных ритуалов, педантично следуя стрелке на часах. Вот и сейчас за окном раннее утро; его время, бесценное богатство – лучшие минуты для того, чтобы созерцать начало дня стоя на своём ветхом балконе. Старик всем телом опёрся о ржавые перила и приосанился. Его силуэт был хорошо был виден всем без исключения прохожим, поэтому держался он по-прежнему важно. Молчаливый и задумчивый, он изредка сдержанно кивал в ответ на приветствия, но не проявлял при этом и тени эмоций. Ему нравилось наблюдать за тем, как в родном квартале начинается день, как привычно, буднично и суетно движется человеческая жизнь. Но особенно было приятно среди сотен прохожих встречать знакомые лица, важно кивать в ответ на приветствия и тайком заглядывать в окна соседних домов. Пабло, добрый и честный по своей природе, хорошо понимал, что любопытство в общем-то порок, но сознательно не хотел отказывать себе в удовольствии хоть изредка понаблюдать за чужой жизнью. Особенно если это утро в доме напротив, где жил седовласый лохматый итальянец – непризнанный гений, разгильдяй, пьяница и бабник. Маэстро жил этажом ниже, носил полосатый шёлковый халат и хранил на подоконнике пузатые кувшины с кисточками, мастихинами и карандашами. Вечерами крепко выпивал и частенько забывал закрывать на ночь ставни… В его просторной жилой студии всегда царил невообразимый беспорядок: вещи, холсты, хромой мольберт с очередным наброском и бесчисленные пустые винные бутылки… Однако среди всего этого хлама изредка попадалось что-то по-настоящему стоящее – обнажённые молодые натурщицы, которые порой задерживались в его постели до полудня. Вот и сегодня изящная женская ступня, трогательно выглядывая из-под одеяла, подарила старику улыбку, а вместе с ней короткое радостное мгновение жизни… Пабло посчастливилось любить однажды. Пусть и без взаимности, но любить. Именно это священное чувство поддерживало в его теле тлеющий уголек жизни до тех пор, пока он не найдет ответ.

Утро назначенного дня пришлось на воскресенье, и старик с досадой подумал, что умереть в святой день было бы неплохо, но до понедельника придётся обождать… «Камилла, детка, не успею! Всему конец, если не решу, что нужно сделать», – задумчиво и грустно произнёс старик, всплеснув от досады руками. В голове, однако, поселился полнейший беспорядок, а мысли окончательно запутались. Накануне вечером он наконец получил ответ от адвоката. Больше месяца пришлось ждать проклятую бумагу, в которой вместо простого логичного решения мерзавец и пройдоха, изящно извиняясь, признаётся в том, что не справился, и взыскать со страховой компании выплаты в пользу Камиллы уже, увы, невозможно. Полный провал, времени почти не осталось… У Пабло от напряжения предательски задрожали колени, и он едва не рухнул на пол. Проклятый недуг, словно чувствуя слабость хозяина, сильнее обычного укусил между лопаток и медленно растёкся судорогой до самых кончиков пальцев. Мужчина застонал и согнулся, стоять с прямой спиной больше не было сил. Собрав остатки своей стальной, хотя и изрядно проржавевшей воли, он закусил губу что было сил и вцепился руками за перила. «Не смей! Ни звука! Обожди всего несколько секунд», – пронеслось в голове у сеньора Осорио. Никогда прежде он не позволял себе стонать на людях. Одна, две, три, четыре… двенадцать секунд, и… первый боньдиньо с ужасающим лязгом и грохотом проехал мимо его дома. Старик выдохнул и чуть слышно прорычал свой стон сквозь плотно сомкнутые губы вслед удаляющемуся жёлтому вагончику: «Отец Небесный!!! Не могу-у-у больше-е-е… Дружище, умоляю, забери эту проклятую-ю-ю бо-о-оль».

Красно-жёлтый пустой трамвайчик ничего не ответил – безразличный к человеческим страданиям, он скрылся из виду за поворотом и снова наступила тишина. Боль, однако, и вправду немного отступила. Дон Пабло, отпустив напряжение, немного взбодрился и едва заметно улыбнулся самому себе. За долгие годы жизни в родном квартале он смог искренне полюбить скрежещущий металлический звук проезжающего мимо старого трамвайчика и каждый раз, встречая его, испытывал необъяснимую радость. Он даже мысленно стал называть его «старым товарищем» и радостно приветствовал, кивая ему по утрам.

И вот старик на мгновение позабыл о возрасте, о телесном недуге и, расправив некогда могучие плечи, вытянулся в струнку, но… спустя всего один вдох резко обмяк, словно кто-то невидимый положил ему на плечи полный мешок пшеницы. Чуть слышно застонал, но подбородок при этом не опустил, потому что давным-давно пообещал себе никогда не склонять голову перед лицом жизни и не прятать глаз от смерти. Однако именно этим утром Пабло довольно явно почувствовал, что незваная гостья совсем близко и минута за минутой уверенно приближается к его обветшалому дому. Всего несколько шагов – и она постучит… Войдет бесцеремонно, без стука, не снимая туфли, и всё будет кончено. Вопрос оставался всего-навсего один: «Когда именно это произойдёт?!» – и ответ Пабло, увы, не знал. «Что, если ночью? Я буду спать в своей постели и не увижу её лица!» – презрительно морща лоб старик продолжил цепочку тягостных размышлений. – «Нет, так умирать я не хочу! Не для того я выжил, болтаясь трое суток посреди океана в ожидании акул, чтобы трусливо и малодушно умирать на скрипучей койке, спрятав голову под простыней! В чём вообще смысл моей жизни? В ЧЁМ? Все, кого я любил, давно умерли, отчего же я, одинокий и беззубый крокодил, по-прежнему живу? Не понимаю, почему океан не забрал меня тогда, когда я был молод, здоров и свободен?! Наверное, он, как и я, не верил в то, что время моё вышло… Ведь когда не веришь – умирать не страшно! А сейчас? – Бессмыслица! Жить страшно, умирать тоже… Пожалуй, было бы намного правильнее уйти в вечность у берегов Нассау, чем в бестолково, в болезненной беспомощности ожидать смерть в нищенской душной собачьей конуре», – сокрушался Пабло, разглядывая помятые фантики далёких воспоминаний.