Павел Шарпп - Ирония на два голоса

Сестра в ответ кивнула головой, а мой ВГ ответил желчным комментарием, который услышал только я: «Не надо сомнений, это вас не украшает». Интересно, что именно тогда я понял, что такое личная подпись или автограф. Его пришлось оставить моей сестре в специальном формуляре, где в дальнейшем отражались все мои отношения с библиотекой. В те времена автографам придавали гораздо большее значение для идентификации, чем позднее, в годы господства компьютеров и смартфонов.

Вот теперь для меня началась действительно другая, не представимая ранее жизнь. Я мог себе позволить часами бродить среди книжных шкафов и полок, читать названия, рассматривать картинки на обложках и иллюстрации внутри. Это давало возможность фантазировать и пытаться угадывать содержание книг, что было совсем нетрудно. В те времена иллюстрации и обложки выражали даже больше, чем текст книги.

Вот таким путем у меня и моего брата открылось окно возможностей через посещение библиотеки – можно было взять с собой самые интригующие из книг и запросто прочесть дома, в условиях, когда никто не мешал включать воображение. Главное, что нас с братом ограничивало и расстраивало в библиотеке, – это неизбежно возникавшие призывы сестры, которая проводила время по соседству, в читальном зале взрослой библиотеки. Она говорила, что пора идти домой, поскольку у нее еще много дел, надо готовиться к занятиям в педагогическом институте.

Это были полеты без адреса и цели. Тем не менее от широты мира книг дух захватывало. Мы с братом приносили домой разнообразные печатные творения, и зачастую не хватало дня для прочтения всего, что хотелось. Наступал вечер, и я с напряжением ждал, когда мама погонит меня в кровать, сказав, что хватит уже мучить зрение, надо дать отдохнуть и глазам, и голове… Меня же это разочаровывало так, как будто я терял найденные сокровища или исчезали огромные богатства, а мир снова сужался до бледных узоров на потолке. Впрочем, теперь и эти самые узоры давали мне возможность создавать новые необычные образы, строили невероятный и потому привлекательный мир, которому не было аналогов в реальности.

Чтобы хоть как-то отдалить момент перехода ко сну, я выдумал несколько хитростей. Вначале я говорил маме, что боюсь засыпать при выключенном свете, что было бы хорошо оставить свет включенным еще на полчаса или хотя бы минут на пятнадцать. Вначале она верила мне, а потом, раскусив эту хитрость, стала просто забирать книгу, которую я читал, а свет выключала, говоря, что электричество надо экономить. Я тогда просил ее оставить зажженной хотя бы маленькую свечку в подставке или в блюдце на каком-нибудь жире. Я исхитрялся читать при таком скудном освещении и совсем не боялся, что, как говорила мама, потеряю зрение. Казалось, все было как раз наоборот – при каком бы свете я ни читал, зрение у меня оставалось острым, и на тестовой таблице у врача-офтальмолога я видел даже на две-три строчки ниже, чем при уровне нормального зрения.

Позднее, уже учась в школе, я придумал новые возможности для продления чтения допоздна, иногда даже до полуночи. В те времена среди детей и подростков становились популярными электрические фонарики, которые называли «китайскими». Я стал экономить на школьных завтраках, чтобы полученные от родителей деньги тратить на батарейки для фонарика. Теперь нередко я отворачивался к стене или накрывался с головой покрывалом, чтобы, подсвечивая тайным источником, допоздна читать самые интересные книги. В то же время меня поджидали новые неприятности, связанные с китайскими фонариками, поскольку иногда после школы могли подкараулить хулиганистые пацаны, чтобы на темных улицах отобрать их. Но это в какой-то мере закаляло характер и стимулировало к занятиям боксом в спортивной школе, куда я записался вначале как бы по необходимости.

Сверхранние навыки чтения и письма, с одной стороны, сделали мою жизнь намного интереснее, а с другой – фатально снизили мою мотивацию в выполнении школьных заданий. Когда я пошел в первый класс, как тогда полагалось – в семь лет, я не только умел читать и писать, но и успел прочесть немало книг, с которыми обычно дети знакомятся в средних или старших классах. Было поистине мучительно сидеть на уроках, где ученики с трудом вычитывали простые предложения по слогам, коверкая слова и фразы. Скука и отсутствие интереса к урокам подталкивали меня искать какие-то иные развлечения.

Нередко я притаскивал в школу разные запрещенные предметы, такие как рогатки, бумажные самодельные самолеты, кораблики, поджиги, разнообразные игрушечные пистолеты. Чаще всего я развлекался чтением под крышкой парты книг, которые регулярно брал в библиотеке. Учителю, конечно, не нравилась моя посторонняя деятельность, и он пытался подловить меня, внезапно заставляя продолжать чтение с того места, где только что читал, запинаясь и потея, какой-нибудь ученик-бедолага. Я с готовностью вскакивал и без труда быстро прочитывал целые абзацы. Иногда мне подсказывала сидевшая рядом со мной юморная девчонка Лерка с усыпанным веснушками лицом. Эта неугомонная соседка по парте не стеснялась подставить меня, нарочито давая неправильные подсказки о том, где закончили только что читать. Она при этом тихо веселилась, прикрыв ладошкой рот, получая видимое удовольствие от таких шуточек. Я мстил ей тем, что на переменах подсыпал возле ее части парты кристаллы йодистого натрия, наступая на которые, она пугалась и взвизгивала от резких щелчков. Но чаще мы все-таки помогали друг другу и забавлялись разными проделками на занятиях.

Политика незаметно, но неизбежно проникала в мою жизнь – через объявления по радио, через разговоры взрослых, книги и газеты, а впоследствии через школьную политинформацию, собрания, упоминания в учебниках, через сочинения, диктанты и изложения… Внутренний голос не помогал мне разобраться в этом, резонно считая, что политика – дело голосов скорее заокеанских, а не внутренних. Нечто странное я слышал и запоминал из радиопередач, из пересудов взрослых. Почему-то запомнилась частушка, исполненная подвыпившей теткой, которая шла по улице, покачиваясь и размахивая сумкой: «Берия, Берия, потерял доверие, а товарищ Маленков надавал ему пинков!»

Что мог бы значить для нас, для меня лично, мир политики, я не понимал, но все же где-то внутри возникали причудливые образы. Если бы тогда я имел возможность детально описать и зарисовать ассоциации, возникающие под действием политических новостей и лозунгов, это наверняка бы показалось кощунственным и ввергло бы в чудовищное изумление даже тех, кто сочинял всю эту пропагандистскую абракадабру. А ведь нельзя исключить, что, слушая плоские политические штампы по радио и читая подобные агитки в газетах, творцы «шедевров» гордились собой и даже хвалились перед родственниками. Не исключено, что иногда в темноте подъездов и подворотен наскоро обученные мальчики «очаровывали» подружек напыщенными газетными перлами, а девушки в патриотических косынках мнили себя героинями своего времени. На довольно скептический внутренний голос это не производило заметного впечатления, и в моих снах и фантазиях это все если и отображалось, то весьма абстрактно.