Мирослав Гришин - Ибо крепка, как смерть, любовь. Книга 2

Рассказы

Книга вторая

© Мирослав А. Гришин, 2021

© Интернациональный Союз писателей, 2021

Старик открыл оконную раму и постучал крепким ногтем по градуснику: не залипла ли стрелка? И то сказать, сегодня 7 ноября, а температура воздуха плюс двенадцать градусов.

– Всё, всё извратилось в нашей жизни! – проворчал старик.

Но не всегда старик был стариком.

Он грузно лёг на свою кровать, прикрыл слезящиеся глаза и увидел себя молодым и стройным моряком, который строил роту курсантов для прохода парадом 7 ноября на Дворцовой площади Ленинграда.

– А сегодня ни Ленинграда, ни парада, ни погоды нет. Не знаю, остались ли Дворцовая площадь с Зимним дворцом…

Тяжко старику сознавать, что жизнь прошла, а вместе с ней ушло всё привычное и родное.

Он вспомнил, как однажды, при швартовке, его стегануло канатом и выбросило за борт в ледяную воду, которая обожгла его поначалу огнём, и он наряду с болью от этого жжения удивился, почему он не тонет. А затем понял: в его одёжке слишком много воздуха. Затем сапоги заполнились водой, фуфайка и роба окончательно промокли и потянули на дно, ему стало тяжело держаться на поверхности, и он стал тонуть.

Холод воды от обжигающего огня перешёл в тупую ноющую боль, и он гаснущим сознанием подумал, что сейчас он не умрёт, рано ему помирать, молодой ещё, но что именно так к нему в старости придёт смерть. Так же захочется спать, такими же тяжёлыми станут веки, и не останется сил бороться за жизнь.

Его вытащили полумёртвого из воды, растёрли спиртом, отогрели, и он остался жить, навсегда запомнив во всех деталях, как смерть забирает человека себе.

И вот сейчас он понял, что пришло его время и смерть стоит рядом. Так же захотелось спать от навалившейся усталости, появилось безразличие к жизни и как бы физически потянуло ко дну.

Старик больше умом, чем телом стал сопротивляться смерти, не желая пускать её в себя. Он не боялся смерти и много раз смотрел ей в лицо. Он не ценил свою жизнь, не цеплялся, как иные старики, своими скрюченными руками, за эту жизнь. Просто ему было неприятно, что кто-то другой за него решает самый главный, жизненный – в прямом смысле – вопрос.

Смерть овладевала стариком. Он почувствовал, как стали охладевать конечности. Он хотел было сопротивляться. Ему захотелось встать и надеть тёплые носки или хотя бы укрыться одеялом, чтобы согреться, но сил не было. Их не хватало даже на то, чтобы открыть глаза.

Оставалось одно – лежать и ждать, что будет дальше.

Он интуитивно почувствовал, что ему нужно сейчас вспомнить что-то хорошее, тёплое, что помогло бы ему зацепиться за жизнь и остаться на плаву. Но в голову лезли одни пустяки: жизнь, прожитая моряком, цинична и, скажем честно, лишена книжной романтики. Старик подумал, что в его жизни должно было быть нечто такое, что могло бы его зажечь, согреть, и, не имея физических сил для сопротивления, он стал перебирать в уме одну за другой свои жизненные ситуации.

Он, как отсыревшие спички, чиркал их о своё закаменевшее сердце в надежде хотя бы высечь искру. Но «спички» не зажигались, а только воняли серой.

– Да… – трезво подумал старик, – даже удивительно. Жизнь моя, считай, прошла, но ни одного светлого эпизода, ни одной радостной картинки в моей судьбе не случилось!..

И когда его тело почти закоченело, а сознание стало меркнуть, как свет в кинотеатре перед началом сеанса, – вдруг в ярких деталях, словно вспышка в ночи, он вспомнил случай, о котором давно забыл.

Как он мог его забыть? Ведь этот случай перевернул всю его жизнь…

Дело было в день 7 ноября.

Их рота морских курсантов собиралась на парад, посвящённый, как тогда говорили, Великой Октябрьской социалистической революции. Погода была – хуже не придумаешь. Снег с дождём лепил в глаза, а шквалистый балтийский ветер хлёстко, как мокрой тряпкой, бил по лицу.

Снежная каша чавкала под ногами, и курсантам не получалось показать свою строевую выучку при движении праздничной колонной по Дворцовой площади Ленинграда.

Перед трибунами, установленными у Зимнего дворца, на которых стояли лучшие люди города, прошли колонны боевой техники.

Прошли военные и курсанты разных училищ.

Прошли перед трибуной гражданские люди – трудовые коллективы Ленинграда.

Но вот наконец парад и демонстрация на Дворцовой площади закончились. Курсанты чёрной рекой шинелей растеклись по Невскому проспекту – праздновать дальше, кто как умеет.

Их курсантская компания отправилась пировать в женское общежитие так называемой пирожковой академии.

Женщины их уже ждали и встретили моряков радостным визгом.

Развесив шапки и шинели на вешалке, курсанты прошли к богато накрытым столам.

Все сели, наполнили рюмки, и веселье началось.

Вино и водка лились рекой.

Разговоры постепенно становились громче и непринуждённее. Мужчины принялись оказывать женщинам знаки внимания, а женщины в ответ стали благосклонно улыбаться, не оставаясь в долгу.

Ему досталась широкоплечая мощная фрау с металлическими фиксами во рту, что его, хоть и человека бывалого (как он сам про себя думал), несколько смутило.

Разговоры с ней да и общая атмосфера за столом ему не нравились, и он под благовидным предлогом, когда начались танцы и парочки принялись прижиматься друг к другу, не привлекая к себе внимания, удалился.

На улице уже горели фонари.

Ветер пал, и первый настоящий снег укутал город святого Петра белой пеленой, сделав этот странный город ещё более нереальным.

Он вышел на набережную Невы и медленно побрёл вдоль величественной реки, ритмично хлюпавшей внизу густой чёрной, как отработанное масло двигателя, водой.

Ему было очень одиноко в огромном холодном городе, где его никто не ждал.

Старая любовь умерла, оставив по себе обугленные головёшки вместо сердца, так что новой любви, если бы такая и нашлась, негде было бы обосноваться.