Олег Захаров - Метод ненаучного врачевания рыб

Я тогда мало спрашивал, и еще меньше мне самому рассказывали, поэтому просто рос с ощущением, что когда-то Анна Генриховна блистала на балетной сцене не хуже рубиновой звезды на елке, и подношения сыпались к ее ногам, как сыпятся под елку подарки в новогоднюю ночь. Теперь же она выглядела так, словно была изгнана из рая и с тех пор только тем и занята, что колотится в навсегда захлопнувшиеся двери.

Потом, когда наша «ЭМКА» с гостем на заднем сидении отчалила от дома, колыхаясь по лесной дороге, а я вернулся в свою поруганную крепость, то не обнаружил там ключей от запертых шкафов. Отшлепанные женщины из немецкой брошюры, уродливые старые ведьмы, натиравшие мазью молодых, бессовестно заголенных ведьмочек из книги «Дьявол», да и сам рогатый с гигантскими перепончатыми крыльями, грустивший среди скал на титульной странице дореволюционного издания, и много чего еще, все в одночасье перестало быть моим. Я перебирал знакомые образы в памяти, уткнувшись лбом в стекло дверцы, и понял, что все они давно перестали быть просто рисунками на бумаге. Там были соблазнительных форм нарисованные создания, разделившие воображаемую жизнь последних трех лет. Актрисы придуманного мной эротического театра, где все главные мужские роли доставались мне. Как вы понимаете в своих не совсем детских фантазиях я жил в месте, мало напоминающем мой нынешний дом. Лучшие минуты своей детской жизни я прожил в гуще неназванного города, где учительницы, восседая на стуле, не имеют привычки плотно сдвигать колени, где подружки брата (да-да), пользуясь нашей ванной, именно тебя просят передать им полотенце в дверную щель, где грудастые тетечки из дома напротив, готовясь ко сну, не утруждают себя задергиванием занавесок и так далее. Господи, боже, да я весь был соткан из собственных фантазий!

И когда Дашкова вернулась из города, без нашего гостя, но с целой охапкой шикарных букетов, я спустился в гостиную вызволять из орехового плена свой внутренний мир. Я спросил о ключах делано равнодушно, как бы невзначай, предчувствуя свое неизбежное поражение. – Зачем они тебе? – спросила Дашкова, разделив «они» и «тебе» невидимой непреодолимой стеной. И это после трех лет моей абсолютной монархии в стенах библиотеки.

Мы вместе поднялись наверх. Анна Генриховна взялась лично определить, какие книги могут покинуть свою застекленную запертость ради моих образовательных нужд. С кислой физиономией я вяло подсовывал Дашковой один том за другим, боясь ненароком коснуться по-настоящему дорогих мне книг. С новым для себя интересом Дашкова раскрывала каждую книгу на титульном листе и подносила их к своим подслеповатым глазам. Она была старательна и некомпетентна одновременно. По неведомым мне причинам, книги, простоявшие на этих полках многие десятилетия, вдруг обрели в глазах Дашковой немалую ценность. Эти изменения в ее мировоззрении я напрямую связывал с появлением в доме надушенного летчика, чей одеколон выветрился из гостиной лишь к следующему утру.

Я следил, как в руке Дашковой ключ проворачивается в скважине, затем плавно соскальзывает в карман халата, и засокрушался о своей дальнейшей жизни, которая начнется уже завтра. Как обычно, я приду сюда утром на свидание со своими старыми друзьями и увижу их в прозрачной недоступности ореховых мавзолеев. Впитавшие в себя мое дыхание и трепет моих пальцев, они будут день ото дня отдаляться от меня, пока не станут чем-то вроде луны в фиолетовом окне или каких-то других равноудаленных вещей от меня.

С этими невеселыми для себя мыслями я лег в постель и проснулся глубоко за полночь от странного шума, доносящегося снизу. Это был топот разутых ног по скрипучим половицам.

Я соскочил с постели и поспешил к двери, памятуя о случае трехлетней давности, так круто переменившем мою жизнь. Тогда тоже стояла ночь, и я спал, пока вдруг не послышались торопливые шаги судьбы… я уже и раньше знал, что нет лучшего времени для смены декораций, чем ночь. Будь то развешивание флагов на фасадах перед седьмым ноября или тягучее громыхание бронетехники по городским улочкам в сторону площади Революции перед Днем Победы. Словом, следующую развилку на своем жизненном пути я собирался встретить, по меньшей мере, с ясным умом и широко открытыми глазами.

Я приоткрыл дверь, вслушиваясь через щель в установившуюся тишину. Я простоял так минуты две-три, а может и все четыре, но причина разбудившего меня шума, затаилась где-то в неосвещенной гостиной, ничем себя не выдавая. Тишина ободрила меня. Сначала я просунул голову в щель, а потом вышел на галерею, оставив за собой открытую дверь. Я присел на корточки и всматривался во мрак через решетку перил. С галереи гостиная выглядела темным провалом, настоящей пропастью, на дне которой свернулась в клубок причина разбудившего меня шума.

Босиком, в огромной фланелевой рубашке Полозьева, этаким встревоженным домочадцем, я решил спуститься и обследовать гостиную. Я вдруг почувствовал себя сильнее того, что от меня прячется где-то там внизу. На лестнице мои ноги впервые коснулись истертого дерева ступеней босыми, и новизна ощущений сообщила мне, что путь мой станет нисхождением в неизведанное. Уже с лестницы гостиная выглядела садом, и шаг за шагом я погружался в него, туда, где букеты лилий, повисая в темноте, призрачно белели, за последней ступенью, еще до того как коснуться пола, нога провалилась в упругую пустоту, и я подумал, не окажутся ли открывшиеся тайны слишком обременительными мне. Стоило ли отказываться от защищающего детского неведения из-за смутного беспокойства на душе?

И все же я продолжал свои поиски. И сразу наткнулся на комод, неподвижный, как монумент. В монотонности темноты я начисто позабыл о поджидающих меня острых углах, и словно пытливый щенок доверился одному лишь обонянию и слепо побрел на запах роз. А потом столкнулся с овальным карточным столом – до этой ночи он никогда тут не стоял. Кто-то, высвобождая середину гостиной, успел переставить его к комоду. От столкновения со мной, почерневшие до рассвета пионы, невидимо качнулись на столике, махристо коснувшись моей руки. Я вышел на расчищенную середину комнаты, которую больше не узнавал. Направо от меня находился камин с приставленным к нему вполоборота креслом-качалкой, слева – сдвинутая мебель, а впереди белела дверь в комнату Мирона. Еще находясь на галерее, и гадая о причине ночных шумов, я сразу для себя отбросил кандидатуру Мирона как существа на редкость обыденного и скучного. Но теперь, глядя в глухую крепкую дверь, мне пришло на ум, что Мирон ко всему прочему существо странное и замкнутое, в замкнутости своей баюкающий собственную странность.

Я приложил ухо к его запертой двери и стал слушать. Оттуда не доносилось ни единого звука и привычного храпа в том числе. Я тогда напомнил себе, что в доме сейчас находятся, по меньшей мере, три человека, наблюдая за происходящим, и только один из них выглядит круглым дураком – это я.