Елена Тара - «Крутится-вертится шар голубой»

И с этим он никак не мог смириться.

Он помнил и хотел ее прежнюю, хотел, чтобы она разговаривала с ним, чтобы они вместе гуляли по утрам в парке, готовили обед, за вечерним чаем обсуждали недавний концерт, который видели по телевизору, разговаривали по телефону с детьми и по скайпу с внуками и правнуками. Все это и есть любовь, которой ему так не хватало.

Он все время пытался вернуть ее прежнюю – ведь чудеса бывают! Он воспринимал ее, как ту, с которой познакомился совсем недавно – конечно, не вчера, не на прошлой неделе, но явно прошло не так много времени, поскольку он помнил этот день до мельчайших подробностей.

Он ловил ее потухший, запавший взгляд, подернутый мутной пеленой, бессмысленно уставившийся в никуда, и видел прекрасные, чуть прищуренные глаза, над которыми разлетались в неповторимой дуге брови; он смотрел на ее пожухшее, испещренное старческими морщинами и пятнами лицо, но видел гладкую упругую кожу, завораживающую матовым сиянием; он скользил взглядом по ее редким седым волосам, сиротливо торчащим в разные стороны, и представлял непокорные густые локоны, скользящие по плечам; он касался ее изуродованных артрозом скрюченных пальцев, с растрескавшимися от старости ногтями, но перед его взором представала великолепная, совершенная рука, с утонченными пальцами с бледно-розовыми ногтями идеальной формы.

Он любил свою Диану как прежде: она была для него всем, целым миром. Он жил для нее и ради нее. Он жалел и принимал ее без всяких условий, просто потому, что она есть, просто потому, что она – его.

2.

Маленький Йося притаился за изголовьем кровати и тихонько таскал сухари из большого холщового мешка, втиснутого между спинкой кровати и стеной, оклеенной обоями с незамысловатым рисунком. По ночам на кровати спали бабушка с дедом, а днем она могла превращаться во что угодно – в зависимости от фантазии и желаний Йоси.

Сегодня кровать была кораблем, и мальчик воображал, что плывет по реке Двине к Белому морю. Он был хозяином этого корабля, а заодно и капитаном, и штурманом, и матросом. Он сам себе отдавал приказы и бросался их выполнять. Подушки служили парусами, которые вздымались под ударами его маленьких кулачков; металлические перекладины, на которых крепилась панцирная сетка, были бортами корабля, и он крепко держался за них, чтобы его не смыла волна и не унесла в бушующее море; спинки кровати являли собой мачты, и он время от времени взбирался на них, чтобы посмотреть, не видно ли долгожданную землю.

Если ты отправляешься в дальнее плаванье, необходимо иметь с собой основательный запас провизии, чтобы не умереть с голоду. Такой провизией и были сухари. Мешок с сухарями, хотя и находился за пределами «корабля», был неотъемлемой его частью. Йосе он представлялся трюмом, в котором были припасены несметные вкусности: треска жареная, треска вареная – та, которую он любит вылавливать из суповой тарелки, уха из хребтов семги, ливерная колбаса, печенная в золе картошка, черный хлеб, молоко, лепешки из серой муки, которые пекла бабушка. Именно все это он и представлял, когда старательно пережевывал очередной сухарик.

Сухари были предметом постоянной заботы бабушки. Хотя она и не собиралась в дальнее плаванье, но кое-какие запасы скопила, поскольку хорошо знала, что такое голод, и навсегда усвоила, что он может застать семью в любой момент. Она жила в постоянной готовности к этому «не приведи господи никому иметь такой ужас». Каждый день бабушка приносила из магазина две буханки хлеба: одну убирала в буфетный шкаф, стоящий тут же в комнате, – это на еду, а другую сразу же нарезала большим ножом на сухари и выкладывала на противень. Зимой сухари сушились в общей кухне на печке – а где еще сушить сухари зимой? Кроме того, противни с сухарями были наглядным свидетельством того, что баба Люба мудрая, дальновидная и хозяйственная женщина; а самое главное – никто из соседей не мог сказать, что семья Соломона Фарбера плохо живет. Летом противень выставлялся на залитый солнцем подоконник. На солнце сухари сушились дольше, чем на печке; иногда скапливалась небольшая флотилия из противней с будущими сухарями, представлявшаяся Йосе баржами, тянувшимися летом по Двине. Бабушка Люба педантично исполняла свой ритуал по заготовке сухарей, стараясь не пропускать ни одного дня, за исключением случаев, когда не удавалось купить сразу две буханки или хлеб заканчивался ещё до того, как подходила ее очередь. При этом она ревностно следила, чтобы домочадцы приближались к заветному мешку на строго вымеренное и известное лишь ей одной расстояние; ведь у каждого рука так и тянется, так и норовит вытащить пахнущие достатком и уверенностью в завтрашнем дне хрустящие корочки.

– Таки нельзя, я вас умоляю! Вы шо себе думаете, это я для своего удовольствия беспокоюсь? Та не надо мне делать нервы! Ходите прочь от мешка! А если голод станет, вы шо станете кушать? То-то! Будете еще говорить мне спасибо.

Единственным исключением из этого табу был маленький Йося. Своего первого внука бабушка любила по-особенному, со слезами на глазах и с болью в сердце; она разрешала ему многое из того, что в молодости не позволяла своим детям. Бабушка авторитетно заявляла, что мальчик растет, и ему надо хорошо кушать. Но, по сути, ею руководил инстинкт, выработавшийся у нее за долгую и нелегкую жизнь. Они с дедом достаточно наголодались, наголодались, как она считала, наперед за все последующие поколения своих детей, внуков и правнуков. Дети почти все выросли, жили отдельно и могли сами о себе позаботиться. А Йося, маленькая кровиночка, всецело находился на ее попечении; она воспринимала его как своего запоздалого, нежданно свалившегося ей на шею, самого любимого ребенка, за которого она отвечала перед дочерью и перед богом. Она делала все, чтобы Йося не знал этого тоскливого ощущения непреходящего подсасывания в животе, когда вся жизнь измерялась отрезками от одной еды до другой. Поэтому Йося жил в уверенности, что у него всегда есть спасительный мешок с сухарями.

Сегодня Йося отправился в далекое и опасное путешествие. Он давно планировал совершить этот вояж, но не очень представлял, куда, собственно говоря, плыть и что делать, когда он доберется до этого неизвестного еще места. Но вчера он случайно подслушал разговор бабушки с дедушкой, и план окончательно сложился. Йосе предстояло поехать на север и привезти домой свою маму, которая «уехала с папой, уехала далеко, не знаю куда, не задавай лишних вопросов, иди, поиграй». Он уже давно не расспрашивал взрослых про маму или папу. Он молча скучал и терпеливо ждал, что они вот-вот приедут к нему. Но никто не приезжал.

Йося очень старался, но никак не мог вспомнить, как выглядела мама. Память полуторогодовалого ребенка не сохранила тот образ. И, несмотря на то, что на комоде стояла фотография улыбающейся женщины в маленькой аккуратной шляпке, он никак не мог признать тот факт, что это его мама – слишком обыденно она выглядела. Он был уверен, что его мама была другой, необыкновенной, не похожей ни на одну из тетей, которые окружали его. Мама не могла быть просто «тетей»! В свои пять лет Йося придумал собственный образ мамы: высокая красавица, с длинными белыми волосами, в короне, в воздушном развевающемся платье, с изящными длинными пальцами, которые неизменно сжимали алый цветок. Лицо расплывалось в сказочном тумане, делая весь образ еще более прекрасным и загадочным. Но из-за этого тумана Йося не мог разглядеть, какие у мамы глаза, нос или рот. Именно такую картинку он видел в книжке со сказками, которую ему иногда читала Хая, мамина сестра, если у нее было свободное время. Свободное время было еще и у бабушки Любы, но она, окончив один класс ликбеза, читать толком так и не научилась. Зато она умела рассказывать Йосе диковинные истории, листая книжку с картинками.