Татьяна Яшина - Гадкий гусенок

– Наверное, у этого проклятого паписта не только нос длинный, раз королева-мать так его ценит… – тут тетя Люсиль делала большие глаза, и дядя Адриан сбавлял обороты: – Король строит гарнизон Порт-Луи чуть ли не в самой ла-рошельской гавани – добром это не кончится.

В последнее время дядя Адриан все чаще упоминал Голландскую Республику.

– Чем мы хуже голландцев? Чем Ла-Рошель хуже Амстердама или Хаарлема? Чем золотые веретена Роганов хуже лилий и цепей? 2 2 Амстердам и Хаарлем – голландские города, сыгравшие большую роль в борьбе голландского народа против испанского владычества в ходе Восьмидесятилетней войны (1566–1648). Успешная борьба с католической династией Габсбургов вдохновляла протестантов по всей Европе. Осада Хаарлема (157 2–1573) длилась семь месяцев, и хотя город все-таки сдался, это показало, что испанская армия не является непобедимой. «Лилии и цепи» – герб Бурбонов, «девять сквозных золотых веретен» – герб герцога Анри де Рогана (1579–1638), предводителя французских протестантов.

Выпив за будущую Протестантскую республику Ла-Рошель и герцога Рогана – главу ее, дядья обычно отправлялись на боковую. Чтобы успеть в Сен-Жермен на утреннюю службу, следовало встать до рассвета, потому что Нантский эдикт запрещал в столице протестантские богослужения. Эта единственная уступка католикам, сделанная Генрихом Наваррским, давала мне пару часов вечернего уединения.

Спустившись на первый этаж и нащупав на притолоке ключ, я вошла в лавку мсье Паскаля.

В раю для меня должно пахнуть так же – лаком, испанским шоколадом и книгами. Кисловатый запах пожелтевшей бумаги, резкий – типографской краски, терпкий, густой, животный – переплетного сафьяна…

Снаружи застучала колотушка уличного сторожа, сквозь ставни пробился неровный свет факела –золото на переплетах замерцало жирно и празднично. Мне не нужен был свет, чтобы достать нужную книгу – любую я могла найти на ощупь.

Сегодня меня не привлекали ни диалоги Платона, ни любовный роман «Амадис Галльский», ни даже второй том «Дон Кихота» – предмет особой гордости мсье Паскаля.

Я хотела не забыться, а проснуться.

Лаковый секретер красного дерева, где мсье Паскаль хранил самые ценные экземпляры, имел потайное отделение. Нажать на фальшпанель и повернуть. Поворотный механизм опять заклинило, но мне не привыкать – я запустила руку внутрь сокровищницы, нащупала укутанного в сафьян Макиавелли и вытянула наружу.

Именно в Макиавелли мсье Паскаль прятал гравюру «Осада Хаарлема». Ставший за полвека очень хрупким, картон выскользнул из книги и лег в руку.

Без света не обойтись.

Зайдя за стеллаж – чтобы ночной сторож не мог увидеть огонек через щель в ставне – я затеплила свечу. Пламя казалось красным. Хаарлем все-таки сдали… Испанцы рубят головы безоружным и связанным людям, а католический монах с огромным распятием в руке благословляет казнь.

Трупы на земле, трупы на виселице… Отрубленные головы не поддаются счету… Жертв этой гекатомбы сваливают в повозки и выбрасывают в море. Горячий воск капает мне на руку, я вздрагиваю. Мне кажется, или я слышу, как скрипнула половица? Озноб охватывает меня, руки холодеют. Тьма в первый раз не кажется мне дружелюбной.

Чтобы успокоиться, я бережно возвращаю гравюру на место – в седьмую главу «Государя». Потом пеленаю книгу в сафьяновый лоскут и кладу обратно в тайник.

Уходить не хотелось. Присев на обитый вытертым плисом табурет, я закрыла глаза и прижалась щекой к кожаным переплетам. Их тисненые корешки быстро теплели, отзываясь на мою ласку. Я знала их наизусть: в полосках сусального золота – Ронсар, в шершавой шагрени – Теофиль де Вио, приговоренный к сожжению за богохульство… Гладкий том в телячьей коже, упоительно пахнущий типографской краской, – конечно, новый «Дон Кихот». Я вытянула его с полки. Еле слышно тикали часы. Обхватив фолиант руками, я подумала, что хотела бы остаться так навсегда.

– Николь… Николь… – я проснулась оттого, что меня трясут за плечо. Почему подушка такая твердая?

– Ты здесь ночевала? – из-за очков глаза мсье Паскаля, нависшего надо мной, кажутся огромными. – Что случилось?

– Приехали дядюшки из Ла-Рошели…– как же ломит все тело! – Решила провести ночь с Дон Кихотом.

– Похоже, Николь, ты провела ночь с цезарем, да не одним, – мсье Паскаль деликатно тянет у меня из рук фолиант, показывая на обложку с надписью «Жизнь двенадцати цезарей». – Политики оказались проворнее рыцаря печального образа…

Дождавшись, пока я потянусь и поправлю волосы, он снова спросил:

– Что случилось?

Я рассказала ему о предложении графини Шале. Про два ливра в месяц, про стол и комнату. О том, что боюсь нового места и новых людей. Боюсь, что не понравлюсь графине. Про… Про то, как жизнь несправедлива – но этот пассаж я не озвучила.

Мсье Паскаль догадался сам.

– Ты могла бы стать королевой устриц, а станешь секретарем графини. Не самый плохой жребий – хотя устрицы, возможно, тоже ценят, когда им читают вслух «Дон Кихота».

– Я обманщица! Меня учили не для того, чтобы я стала католичкой, я не имею права пользоваться тем, от чего отреклась!

– Ну что ты, Николь… А покойный король? Был протестантом и королем Наварры, а как перешел в католичество – так и в короли Франции сгодился.

– А как же Лютер? Он же сказал…– я помедлила, припоминая точные слова, – «истину следует защищать и отстаивать, если даже мир вокруг не только погрузится в хаос и междоусобицу, но вовсе будет разодран в клочья и целиком уничтожен»?

Мсье Паскаль пожевал нижнюю губу, отчего морщины на верхней обозначились резче, а потом тихо сказал:

– Париж стоит мессы.

В глазах его было столько доброты – ее не могли скрыть ни толстые стекла очков, ни морщины– что мне захотелось ему поверить. Согнутый чуть не пополам, седой как лунь, одежда и руки вечно в чернилах – он казался мне лучшим человеком на свете.

К сожалению, другие люди на него ничуть не походили.

Вернувшись из Сен-Жермена, дядя Адриан – небывалое дело – одобрил графиню Шале. И даже подарил тридцать су золотом! Величественно протянув руку для поцелуя, он заметил:

– Долг христианина – защищать сирот!

– И вдов, – подхватил дядя Жак и тайком сунул мне в руку еще один золотой.

У меня еще никогда не было столько денег! Я не могла усидеть на месте, и на следующее утро напросилась с Серпентиной на рынок – купить ленту в волосы.

Волосы у меня мамины… Как и у братьев. Но Гаспара, Рене и Юбера всегда стригли коротко, по моде прошлого царствования – так, что вихры не успевали закрутиться в колечки.

Во время эпидемии меня обрили, потом волосы толком не росли, но сейчас мне все-таки удалось отпустить их до плеч. Соорудить косу было делом трудным – завитки торчали во все стороны, несмотря на гребень. Я надеялась, что лента поможет их укротить.