Ирина Критская - Гадкий кот

Юлушка (так муж называл Юлю в их лучшие времена, любовно соединяя имя и характер, уж больно она была верткая, как юла) неохотно встала, поежилась от утренней прохлады в доме, натянула байковый халат, зябко в него укутавшись, и прислушалась. К привычному в последнюю неделю гулу метели (февраль в этом году просто сбесился, засыпал село до окон на домах) примешивался какой-то странный звук. Кто-то то ли выл, то ли плакал. Причём близко, как будто за дверью. Юлушка быстро прошлепала босыми ногами по вязаным половикам, накинула Сергееву куртку с капюшоном и выскочила в сени. Действительно, вой стоял за дверью. Тоненький, настырный, отчаянный и безнадежный. Юлушка открыла дверь, с трудом справившись с ветром, глотнула ледяного воздуха да так, что заслезились глаза, и поэтому даже не сразу заметила, что мимо её валенок, скользнув, как змей, в сени рванул кот. Вернее, ЭТО котом назвать было нельзя – мелкое, худющее, ободранное донельзя создание, прыгающее на трех лапах, оказалось котёнком, месяца четыре, не больше, но, к своему такому небольшому возрасту, явно познавшее не лучшие стороны этой жизни. Котенок, выгнув спину, прижался к бочке с солёными помидорами, окрысился и утробно заревел. Как в этом тщедушном теле мог образовываться такой жуткий звук, от которого по спине у Юлушки пробежала волна мурашек, известно только Богу, тем более, что на длинном розовом носу у котёнка красовалась здоровенная рваная царапина, один глаз был прикрыт и, судя по его плачевно у виду, он должен был упасть бессознанный, а не орать дурниной, как иерихонская труба.

Юлушка постояла над жуткой скотиной, хотела было взять его на руки, но передумала, в ощерившейся, шипящей пасти торчали зубы-иглы и ими гость явно шутить не собирался.

– Ладно, дypак. Стой тут, сейчас вынесу простокваши. И не ори, веди себя хорошо, раз пришёл.

Котенок, как будто понял её слова, перестал шипеть, сел на худую задницу, выставил костлявые лапы, скрестив их перед собой и уставился на Юлушку одним круглым жёлтым глазом. "Ну-ну!!! Неси хоть это. Мяса-то кусок принести – от жадности треснешь. Вон кур сколько, небось сама жрёшь", – сказал кот, или Юлушке показалось, что сказал, потому что, наливая простоквашу в плошку она вдруг застыдилась и отрезала крылышко от приготовленной с вечера для супа курицы. Развернувшись, чтобы вынести все это в сени, она вздрогнула. Кот сидел у печи в той же позе, спину, правда, уже так не гнул и пасть не щерил, смотрел на хозяйку со спокойным достоинством, ждал. Юлушка поставила миски рядом, подвинула валенком их поближе и села на табуретку, глядя как котяра аккуратно, с тихим урчанием жуёт крыло.

– Где ты дрянь эту взяла? Тащить в дом всякую гадость – это у тебя дурная привычка. А вдруг он лишайный?

Сергей живность не любил, особенно в доме. Иногда Юлушке казалось, что он и её то переносил с трудом, и только потому, что она нужна для изготовления пищи. Ну, и ещё кой для чего. У мужа подход к живому был один – все, что он кормит должно приносить пользу, быть красивым и не мешать ему жить. Остальное – прочь…

Послушай, Сереж, пусть останется. Маленький, больной, ну куда его на мороз. Я его в своей комнате буду держать, он не будет тебе мешать. А?

Последний год Юлушка с Сергеем спали в разных комнатах, благо огромный дом, построенный её родителями и доведенный Сергеем до идеала это позволял. Как так случилось, Юлушка даже не поняла, сначала пару раз Сергей под предлогом, что ему душно и нечем дышать ушёл спать в большую, прохладную, светлую комнату-кабинет в мансарде, потом стал уходить чаще, особенно, когда не хотел ЭТОГО, ну, а потом стал спать там постоянно. Юлушка и не возражала, Сергей дико храпел и бывали ночи, когда она совсем не спала. Да, впрочем, и возражать-то было бесполезно, муж никаких возражений не принимал.

Ты взрослая баба, мало того, уже стареющая (Юлины двадцать семь Сергей воспринимал болезненно, зато свои тридцать пять считал расцветом мужской красоты, что не уставал подчёркивать), а ведёшь себя, как неумный подросток. Как дурочка. Оставляй. Будет у дурочки Дурак. Так и назови. И давай завтракать, мне на работу.

Кот сидел у Юлушкиных ног, поджав переднюю лапу и выпучив глаз-фару, и внимательно слушал. Сейчас, в ярком освещении кухни уже можно было разобрать, что он есть. Грязная, свалявшаяся шерсть явно была пушистой по природе, и, похоже, ярко – рыжей. Прижатые уши он выпрямил и они, длиннющие, встали прямо и чуть вразлет, как рожки у козленка, и от этого их положения кот казался лопоухим. Мало того, он ещё казался кудрявым, потому что около ушей торчали мелкие завитки рыжей пакли, то ли шесть так завилась от грязи, то ли, действительно дураку достались кудри, причудливо переплелись гены древних родственников – диких котов и кудрявых диванных, продуктов дурной человеческой фантазии.

Завтракали молча, Сергей был недоволен. Юлушка старалась его не раздражать, тихонько пила чай, чувствуя, как котенок прижался к её ноге и затаился, видно тоже решил, что лучше затихушничать и так пережить бурю.

– Ладно, я пошёл. Буду поздно, прибери в курятнике опилки, я кур заказал, привезут дня через три. И в сарае для коз место организуй, сосед своих отдаёт, они с женой в город уезжают.

Муж собрался, почистил замшей дубленку, сдул невидимые пылинки с кожаной кепки, остановился в дверях.

– Нет, ну какой же все-таки гадкий кот. Условие тебе – назовёшь его Дурак. Тогда пусть живёт.

Когда муж ушёл, Юлушка осторожно, надев варежки, вытянула кота из- под стола. Он больше не шипел, наоборот, от тепла и еды, как будто лишился сил, обмяк, щурил жёлтый глаз и, казалось, вот-вот потеряет сознание. Юлушка замотала его в старый бабкин пуховый платок, положила на лавку около печки и начала мыть посуду, поглядывая на крошечную, рыжую, усатую мордочку, выглядывающую из пушистых складок – котенок, блаженно зажмурив здоровый глаз, спал. И судя по его счастливой мордахе спал он так впервые за недолгое время своей несчастливой жизни.

– Спи, Дурак. Потом к Евдохе тебя отнесу, пусть глянет. Может полечит чего. Спи…

– От, ведь, девка. Где ж ты его поймала, такого помойного? Ну давай, поглядим, что уж. Козлят дохлых с того света вытаскиваю, телок лядащих выхаживаю, людей чиню, а уж кота-то поганого уж как-нибудь, не Бог, так ещё кто поможет.

Евдоха жила у самого леса в покосившийся от времени избе с соломенной Крышей. Сколько раз благодарные сельчане – этого вылечила, да того подняла- предлагали ей дом поправить, да крышу перекрыть по-новому, по-современному, а отказывалась она, не хотела. "Лучше, чем отцы наши да деды никто дома не держал, сейчас поправите, да начнётся – там течёт, здесь сквозняк. Нет уж. Доживу, как есть"