Ирина Критская - Гадкий кот

Во двор Евдохи, со всех сторон окружённый плетнем из ивы, уже укоренившимся, выпускающим по весне молодые побеги с листочками, забегали лесные гости берёзки-подростки, сосенки, да так и оставались, Евдоха их не трогала, не рубила. Выращивать она давно ничего не выращивала, все давали сельчане, и так у неё времени не хватало, ведьмачьи дела долгие, а коль ведьма ещё и за знахарство взялась – так и вообще. Бродила по лугам, по лесам сутками, что – то собирала, выкапывала, грибы какие-то страшные, ядовитые сушила, кору драла, даже в озеро, на дно ныряла – кто видел, мурашки по спине бежали, чисто утопленница старая, аж синела от холода, но лезла.

Вид у Евдохи вообще был, хоть картины пиши. Тощая, сутулая, с седой паклей волос, на которой чудом держалась вязаная косынка узлом назад, как носят цыганки, серые, хрящеватые уши – все то ли в пуху, то ли в пыли, с длинными, почти до плёч болтающимися медными серёжками, с костлявыми плечами, плоским задом и огромными, выглядывающими из-под ватных штанин ступнями в потрескавшихся ботах. Эти штаны и боты Евдоха носила всегда – и в жару, и в мороз, и было время, когда бабы плевали ей вслед – как мужик ходит, чёртова ведьма. Это сейчас штаны никого не смущают, а в те времена, худая, чернявая, красивая Евдокия с распущенными по плечам чёрными, прямыми волосами, которые она принципиально не подбирала, да ещё и в штанах, вызывала на себя целые залпы злобы, ненависти и ревности от замужних соседок.

– Давай его сюда, на стол. Сама там сядешь, на лавку.

– Теть Евдокия, да разве от будет на столе сидеть. У него вон зубы, как иглы, еле в корзину сунула, да мешком завязала.

– Давай, сказала. Корзину ставь.

Юлушка поставила корзину с Дураком на стол, сумку с подарками для Евдохи на табуретку у печки, села на лавку и замерла. Евдоха скинула с себя страшную, тяжёлую доху, поправила кофту на впалой груди, впрочем, украшенной старинными бусами в несколько ярусов, поддернула штаны и запустила ботами, дернув ногами по одной в сторону сеней. Сунула свои ступни-лыжи в меховые тапки, замучила рукава и сняла мешок с корзинки. Кот было зашипел, рванулся, но Евдоха подняла руки, как крылья, враз став похожей на хищную птицу, выкатила глаза и тоже зашипела. Бедный Дурак сначала съежился в комок, потом обмяк и упал на бок, вытянув три лапы, а четвертую, хромую, поджав под себя.

– Так-так. Нога заживёт, сейчас вправлю, замажу, да забинтую, через неделю снимешь, будет прыгать, как козёл. С глазом хуже. Поправить, конечно, можно, но ходить будешь ко мне два раза в день, первый раз завтра. Тут много чего надо, капать, промывать, мазать, все ещё наварить придётся. Как зовут животную?

– Дурак. Муж приказал так назвать.

Юлушке было стыдно, она покраснела, опустила голову, и Евдоха пожалела девку.

– Сами вы дураки. Чуда не видите, слепые все стали, хуже слепого Степки, что помер в том году. Кот никогда сам не приходит, он жизнь вашу править явился. Беду отвести, мир наладить, здоровье принести, спасти. Счастье он вам принёс, а они его – дурак… Непростой кот, кстати, ооочень непростой. Ты его береги, не вздумай прогнать. Не будь сама дурой. А своему передай, пусть на этого кота молится, да лучшим куском угощает. Знаю, что говорю.

Евдоха щёлкнула пальцами, Дурак пришёл в себя, изумленно посмотрел на забинтованную лапу, но недовольства не показал. Так и сидел тихо, ждал, пока Юлушка не завяжет корзину мешком. И даже не мякнул…

– Нет, я думал, что ты того, но чтоб так… Ты ему что, гипс поставила? Ещё и костыль купи, чтоб картина сложилась.

– Сереж, я его к Евдохе носила, она бесплатно все сделала, честно. Скоро заживёт, снимет, будет бегать. Она сказала, что он не просто так пришёл, нашу жизнь поправить хочет. Счастье принести

Сергей смотрел на Юлушку, как на умалишенную, потом спросил, помолчав минуту.

– Ты его как назвала?

– Как ты сказал. Дурак. Он не откликается, правда. Наверное, обидно ему…

– Обидно? У дуры дурак, что тут обидного? Ладно. Назовём его Лис. Вон он рыжий какой, аж оранжевый. Согласен, Дурак?

Котенок глянул на Сергея круглым глазом, да так, что аж искра жёлтая лупанула, как будто молнией ударило, и у Сергея даже мурашки по коже – дьявол, не кот. Потом, смешно подтягивая забинтованную лапу, подошёл к его ноге, сел прямо на тапку, муркнул и развалился, подставив мохнатое, кудрявое, почти красное пузо. Сергей хмыкнул, подвинул ногу, ещё раз посмотрел на жену и, накинув пуховик, вышел в сени. Юлушка подняла котёнка, посадила на половичок, постеленный на печке, вздохнула.

– Ну вот, Лис, теперь живи, пальцем не тронет. Он такой – сказал, значит все по его будет. Вот мы с тобой глаз полечим, совсем красавец будешь, ему понравится. Давай, спи.

К вечеру дом выхолодило, Юлушка сунулась, дров нет. А поднялась такая пурга, старики её называли "низовка" – зги не видно. Ветер поднимал слои выпавшего вчера лёгкого, летучего снега, закручивал их коромыслом, поднимал над землёй, сравнивая верх и низ, подливая мир густым белым молоком. Юлушка напялила телогрейку, валенки, пуховый платок, взяла санки и пошла через весь двор в дальний сарай-дровню, обновить запас.

Двор уже замело по уши, Юлушка, чертыхаясь, проваливаясь по колено в рыхлый, вкусно хрустящий от мороза снег, кое – как дотащила сани до сарая, напружинившись, с трудом открыла дубовую, перекосившуюся дверь, вползла внутрь и, дернув на себя первое попавшееся полено, вдруг с ужасом поняла, что поленница перекосилась и стала заваливаться вперёд, прямо на неё, ощерившись острыми, заледеневшими сучками. Юлушка отпрыгнула было назад, но нога попала в расщелину древних, провалившихся досок пола, неловко развернулась, хрустнула и острая боль саданула Юлушке в пах, сковала бедра и живот, и через минуту стала такой невыносимой, что Юлушка потеряла сознание.

Очнулась она от холода. Мороз пробрался внутрь к ослабевшему телу, сковал руки, сделал бессильными ноги и уже пробирался к горлу, чтобы окончательно сдавить. Юлушка подергала зажатой ногой и с ужасом поняла – это конец. Сергей по пятницам засиживался до утра с друзьями, пара – тройка бутылок, а то и больше, как пойдёт, иногда превращали их посиделки в долгое бдение до понедельника. И никто её здесь не найдёт. Никто даже не вспомнит, ведь благодаря непростому характеру мужа, она давно отвадила от их дома всех своих друзей…

От своего зачарованного сна Юлушка очнулась из-за яркого луча фонарика, бьющего ей прямо в глаза. Прямо над ней, уцепившись тремя здоровыми лапами за мерзлую, потрескавшуюся кору полена висел Дурак-Лис. А рядом стоял обалдевший окончательно муж, и глаза у него были такие, что Юлушке, несмотря на боль и холод, стало смешно.