Таня Сербиянова - Любовь с туарегом. С милым рай и в шалаше

– А ну, сейчас же перестань выть! Скажи толком, ты смотрела, искала? Может, они раненые, ты их должна была вытащить, перевязать…

– Кого? Кого я должна была! Тебя? – и снова с противным криком у меня за спиной.

Я сижу в воде и мне дико холодно, но еще оттого, что до меня начинает доходить смысл ее истеричных выкриков…

– Это что же… Мы остались, а они… Может, они на спасательном плоту? Ты смотрела, искала их…

Удар в спину ее ногой пришелся так неожиданно, что у меня даже клацали зубы и следом удары в спину просто посыпались, и не только, а еще в голову… Боже, как больно!

– Да ты что? Прекрати! Больно! Остановись! Что ты делаешь? Я же сказала…

Превозмогая боль, пытаюсь подняться, выйти из соприкосновения от этих идиотских, резких ударов ее босой ноги, но у меня ничего не получается. Мне больно не только ее удары, а даже шевеления самого тела и потому ей:

– Все! Все! Больно! Прекрати! Прекрати, я сказала! Милка, дура, остановись…

Костлявая холодная рука больно ухватила за плечо…

– Это все ты, ты! – орет прямо над ухом. – Это ты меня уговаривала, а я не хотела, я чувствовала… На тебе, на! – больно бьет в спину и голову. – Я убью тебя!

– Отпусти… – хриплю, потому что она уже обхватила рукой за шею и тянет к себе, старясь меня задушить… Спасение приходит от внезапной догадки, и я ей:

– Ты ведь одна останешься…

Только теперь руки ее ослабевают и следом противный бабий вой…

– А…а…а! Мама! Ма… мочка… а…

И на меня, опрокидывая, всякое присутствие духа, налетает тяжелой волной осознание того, что их, наших мальчиков: моего Коленьки, Колюни, Николаши нет, и сама… Пытаюсь удержаться и прочь отгоняю панические мысли, но все равно они путаются, обжигают своей неизбежностью…

– Помоги мне, Милочка. Прошу тебя, мне холодно…

Потом она снова ухватила своими холодными и костлявыми руками, больно стиснула под мышками и следом тянет вверх…

– Ну же! Еще, еще! —теперь уже громко просит, – толкнись хоть ногой. Помоги мне, Райка!…

Первое что вижу – это ее…

Она забилась с ногами, вся поцарапана, ссадинами на лице, руках и ногах, а по телу синяки, волосы спутаны, и следа не осталось от ее былой красоты… К тому же она в какой-то грязной тряпке, обмотанной вокруг тела. Руки грязные и остро пахнут соляром.

– Ты где это так?

– А ты? Что у тебя? Давай сначала разберемся с тобой… Так, у тебя на башке глубокая рана и глаз заплыл. Голова не болит? Что еще?

– Что-то с ребрами. Так стреляет, когда я пытаюсь пошевелиться. Может, сломаны?

Она осторожно задирает мою мокрую насквозь ночную рубашку.

– Да… Похоже, ты сильно поранилась. Тебя надо перевязать…

– Что там у меня? Сильно? Перелом?

– Не знаю… Ушиб, наверное… Ты попробуй слегка приподняться и сесть.

– Помоги…

Потом вдвоем и наконец-то я, сгибаясь в три погибели, усаживаюсь, приваливаясь к борту.

– Так, что у нас? Ты смотрела…

– Да все я пролазила. Нет никого и ничего!

– Что? Прямо ничего, ничего? И даже их никаких следов?

– Никаких…

– А может…

– Да, пошла ты! Не веришь, сама полезай и их поищи… – сказала и отвернулась.

Потом она снова ко мне, оборачивается, с заплаканными глазами и с упреком.

– Ты Кольку своего не очень-то и любила!

– Это еще почему? Я его и сейчас люблю!

– Что? Что ты сказала? Как это сейчас?

– А вот так это! Пока нет никаких фактов, я буду искать и ждать! Понятно? Может, их унесло? Ведь спасательного плота нет, как ты говоришь! И потом ты утверждаешь, что даже следов никаких не осталось. А раз нет следов, то я думаю, они где-то. Может, так же, как мы, только где-то на плоту. А там, на плоту, есть какая-то связь, аварийная рация. Так что они сначала сами, а уже потом и нас найдут. Вот как! А ты воешь…

– Ничего я не вою. Ты, правда, так считаешь? Ты думаешь, что у них есть шанс? Они спаслись?

– Я не думаю, а просто уверена. Потому давай и мы о себе побеспокоимся. Так, что, там осталось? Нам бы попить, пожевать чего-то. Тащи, что найдешь сюда…

Она, бесцеремонно толкаясь, сползает на палубу, прямо через меня и с матюгами, вспоминая какую-то мать, бредет в воде навстречу завалу, поминутно цепляясь руками за что-то, так как яхту или то, что от нее еще осталось, сильно качает и переваливает с бока на бок. А раз нас качает, значит, мы все еще на плаву, к тому же воды в яхте немного, примерно по колено. Это я вижу, по мере того как Милка шагает, загребает воду ногами к завалу, перехватываясь руками. Шум перекатывающейся воды, шум моря уже не тревожит, а успокаивает. К тому же и голова на какое-то время и ребра уже не так сильно болят, а тряпки, что натянула, набросала на себя, постепенно согревают…

Теперь словно в тумане вижу, как Милка начинает что-то разгребать, поминутно оглядываясь на меня, и то, что у нее в руках мне показывает. Мол, брать, не брать? Я уже в каком-то забытьи и с трудом нахожу в себе силы, чтобы ей или кивнуть, или покачать головой в стороны, мол, надо – не надо.

Очнулась оттого, что меня бесцеремонно расталкивает Милка:

– Не спи! Слышишь, мне страшно…

Открыла глаза, а ведь она права. Вокруг темнота, над головой, заваливаясь, то влево вправо мерцает звездами темный небосвод, и нас по-прежнему мотает… В борта грозно ударяют волны, и все время шумит вода, перекатываясь в лодке…

Что-то стучит, что-то с шелестом, скрежетом тревожно перекатывается сверху по остаткам палубы и мне тоже страшно, особенно оттого, что я наконец-то понимаю, что мы с ней остаемся одни. Одни в море, в середине полуразрушенной яхты, да что там! Какой там яхты? Лодки с крутыми бортами и палубой, словно вырванной над головами, сломанной мачтой, переломанными перегородками и хламом, что завалил корму, который плавает под ногами.

Милка, стараясь прижаться ближе, лезет ко мне под тряпки, приговаривая, как маленькая девчонка – жалуясь и чуть поскуливая:

– Раечка, мне страшно… Мы потонем? Потонем как наши мальчики? Мне холодно, обними меня, прижми… Раечка милая, Раечка, накрой, мне холодно, мне страшно… Ой, мамочки…

Потом лежу, прижимая, вздрагивающее от переживаний чуть теплое тело Милки и вспоминаю… Все вспомнила сначала, да так неожиданно ясно и четко, что даже себе удивилась. Это же надо? Что это? Отчего? Казалось бы, сейчас и не к месту и не ко времени. Но, сбивая меня с рассудительных рассуждений все равно, как феерическая компенсация за сиюминутную обреченность, навалились жизненно утверждающие эмоциональные воспоминания…

– Коля, – представляется он.

– Рая, – говорю, а сама не могу от него глаз отвести.

– Это что же, вы из самого рая? – насмешливо спрашивает какой-то другой парень, который повыше и рядом, но не такой красивый, как Коля.