Валерий Бочков - Сердце и другие органы

Удачный день приносил ему долларов тридцать-сорок. Шахматы оказались наименее доходной игрой парка Юрского периода, ставка за партию редко превышала десятку. Хитрить Лис не любил, он не прикидывался простофилей, не обнадёживал противника глупыми ходами, каждый «карась» однозначно понимал к финалу, что о реванше лучше забыть. И уходил отыгрываться к подслеповатому Раввину или к похожему на румяную бабушку Короеду.

А ещё в парке играли в нарды. Лис заинтересовался игрой. Местный чемпион, армянин по кличке Сальвадор, тощий, с мутными взглядом и торчащими усами как у художника Дали, на глазах у Лиса обчистил какого-то студента на полторы сотни. И сделал это за двадцать минут.

– Хорошо, я научу тебя, – перебирая жёлтыми пальцами костяшки чёток, снисходительно сказал Сальвадор. – Полтинник за час.

Лис достал мятые купюры, две пятёрки, десятку. Больше не было. Сальвадор вздохнул, лениво сунул деньги в нагрудный карман лимонного «адидаса», он не носил ничего, кроме спортивных костюмов невероятных расцветок – кораллового, неоново-зелёного, жёлтого, как желток. Если Сальвадор появлялся в снежно-белом, это означало, что сегодня воскресенье.

– Дам тебе сорок минут, – Сальвадор проворно расставил шашки. – А вот эти кубики, мальчик, называются зары.

Он ловко подкинул и поймал обе кости, потряс их кулаке и выбросил на поле. Кости зацокали по доске, остановились. На одной было пять, на другой – шесть.

– Шеш-беш, – Сальвадор тощим указательным пальцем передвинул свои шашки. – Запомни, это тебе не шахматы, тут ничьих не бывает. Суть игры – не просто победить, но и унизить врага. Степень унижения прямо пропорциональна денежному призу. Допустим, мы играем на ставку… Почём вы там в свои, эти… шахматы играете?

– По десятке обычно, – Лис разглядывал битые, желтоватые зары. – А они действительно из кости сделаны?

– Да, из берцовой кости моего бывшего ученика, – засмеялся Сальвадор фальцетом. – Не отвлекайся! Степень унижения может быть обычной – простая победа. Это когда ты первым выставил свои камни за борт.

– Камни?

– Если ты назовёшь это шашкой, – Сальвадор грозно наклонился над доской, ткнул пальцем в чёрную шашку. – Тебя проклянёт Салам-бен-Рахим, покровитель заров. Не кубиков, не костей – заров! Нарды – игра мистическая, не то что твои… эти… Ещё фараоны играли! В гробнице Тутанхамона нашли золотые нарды с инкрустациями из рубинов и сапфиров. Персидские маги с помощью нардов предсказывали судьбу владык, исход битв.

Вокруг стола начали собраться зеваки. Турист в футболке хорватской сборной закурил сигару, тут же потянуло палёными тряпками. Сальвадор строго посмотрел на него, футболист отошёл.

– Поле нардов символизирует небо. Камни – это звёзды. Каждая половина поля имеет двенадцать лунок, это двенадцать месяцев. Поле делится на четыре части – четыре времени года. Число камней равно числу лунных и безлунных дней месяца, – Сальвадор сделал паузу, обвёл глазами слушателей.

– Нарды – это не игра, нарды – это модель мироздания.

Лис украдкой взглянул на часы.

– Но вернёмся к правилам, – Сальвадор сказал обычным тоном. – Проигравший платит за обычную победу одну ставку. За «марс» – удвоенную, за «домашний марс» – тройную ставку. За «кокс» платит четыре ставки. Сколько получается?

– Сорок, – ответил Лис.

– Правильно! И это – за пять минут, – Сальвадор хлопнул в ладоши. – Всё! Урок закончен. Накопишь денег – приходи опять.

В отличие от шахмат, нарды оказались игрой суетливой, по-базарному крикливой, некоторые игроки стучали камнями по доске, на манер доминошников, зары звонко тарахтели, как погремушка на хвосте гремучей змеи.

Но больше всего Лиса смущала непредсказуемость. Именно непредсказуемость заров давала шанс слабому игроку обставить мастера. Ты мог выстроить безупречную комбинацию, но проиграть дураку, которому вдруг подфартило. В шахматах такого не могло быть, суть шахмат была элегантна, как механизм швейцарского хронометра. Нарды олицетворяли хаос, элемент случайности ставил Лиса в тупик. Он привык контролировать игру, контролировать на все сто.

Проникнуть в машинный зал оказалось недостаточно, да и не было в нардах машинного зала, так – потроха старой шарманки с одним напевом. Лис безошибочно знал, куда какие камни двигать, это он постиг сразу и в этом он был безупречен. Научился изящным шешарам, выстраивал ловкие увязки, с любым противником из десяти партий выигрывал как минимум семь. Но его беспокоили три проигранных, эти три победы принадлежали хаосу, случайному везению дурака, непредсказуемости заров.

Лис страдал, его мучала непроницаемость фатума, пытка продолжалась и по ночам, когда он, вглядываясь в плоское городское небо, постепенно поднимался туда, к тусклым звёздам и грязноватым облакам, туда, где за глухими дверями с облезшей позолотой меланхоличные ангелы перебирали цифры, шуршали единицами и тройками, складывали в стопку пузатые шестёрки. Изредка лениво спорили:

– Ну что, пянджи-чар или пянджи-ду?

– Нет, дай ему яган.

– Как скажешь, яган так яган.

И у кого-то далеко внизу зары останавливались на двух единицах.

Появились деньги. Лис снял конуру, полуподвал в Китайском квартале, из окна которого были видны быстрые ноги пешеходов. От подошвы и до колена. Был тесный душ с вялой струёй и кухня не больше телефонной будки. Роль мебели изображала узкая койка казарменного фасона и мрачное кресло, грязно-багровое и оплывшее, как печень алкоголика.

Лис решился наконец позвонить матери. Позвонил домой. Лариса подняла трубку, узнав сына, попросила подождать, Лис слышал, как она распекала кого-то, какую-то тётку, которая басовито огрызалась на скверном английском. Потом неожиданно заревел младенец, Лариса принялась утешать, противно угукать. Наконец вернулась к телефону.

– А у нас родился братик, – просюсюкала Лариса. – Соломоша, да… У-у, какие мы! Ну-ка, Соломоша, поздоровайся с Мариком. Здравству-у-уй, здравствуй…

На том конце снова заорал младенец. Лис тихо положил трубку, сел на кровать и долго смотрел в стену.

Вашингтон-сквер приносил теперь сотню в день, иногда больше. Но это в сухую погоду. Закончился сентябрь, в октябре похолодало и зарядили дожди. Облетели платаны, за ними липы. Каштаны держались дольше всех. Игроки под блестящими зонтами безнадёжно мокли в ожидании клиентов, мок бронзовый президент в лихой треуголке, мок его поджарый конь. Лис мок вместе со всеми.

В понедельник около трёх к столу Лиса подошёл невысокий человек, плотный и гладкий, как упругий гриб, с короткими руками и маленькими ладонями, его розовые пальцы что-то бесконечно ощупывали и перебирали. На розовом мизинце поблескивал золотой перстенёк с агатом. Лис вспомнил эти суетливые пальцы, этот агат, недели три назад он играл с коротышкой.