Андрей Мошанов - Буратино и спички. Короткие рассказы для тех, кому не спится по ночам

Это было странное время, когда все радовались примерно одинаково, хотя и возможно чуть-чуть по-разному грустили. По крайней мере в нашем городе это было именно так. Снаружи всё и у всех было ровно, но внутри, конечно же, полыхали пожары, горели трубы, свербили сверчки, ныло под ложечкой, покалывало в груди, изнывало от томления и чесалось на спине. Как шепнула мне однажды в автобусе одна бабка страшным голосом, это всё было из-за американцев, которые захоронили где-то у нас в областисвои радиоактивные отходы. Xотя я думаю, что не только из-за них. Здесь у всех, всегда и во все времена свербилось, чесалось, ныло и покалывало.

Со времён Бориса Годунова, отправившего сюда в ссылку боярина Василия Никитича Романова (дядю будущего основателя династии Романовых, царя Михаила Федоровича), этот богом забытый край надолго приобрел славу ссыльного. Несмотря на какую-то тысячу вёрст, отделявших его от белокаменной столицы, сюда в огромных количествах десятилетиями свозилась бунтующая интеллигенция, герцены и салтыковы-щедрины, шумные александры грины и тихие вольнодумцы c опиумными лицами, сочинители язвительных памфлетов и настоящие люди дела, пацаны-декабристы, несметное количество буйной гопоты, дзержинских, азиных, а также прочих робингудов и налётчиков всех мастей и народов. Здесь было не реально пройти мимо друг друга и не подхватить если не туберкулезную палочку, то как минимум заряд анархизма, иначе откуда взялась бы эта плеяда сумасшедших заболоцких, циолковских, бехтеревых, которые, перевернули бы мир с ног на голову гораздо раньше, родись они не в Вятке, а в Лондоне и доберись они до Оксфордской библиотеки в своем отрочестве, а не десяток лет спустя.

Я точно знаю, что именно этот город пропитал меня угарным газом своего ментального андеграунда и поселил во мне тот особенный цинизм, которые многие сегодня принимают за тонкий английский юмор. А по мне, так это он и есть социалистический реализм.

Тогда пили все, но не так обречённо и ритуально как их родители. Пили больше для бравады, a не от необходимости загнать глубоко под кожу животный страх и подниматься во весь рост в атаку, как мой дед на втором Белорусском фронте.

В жизнь очень незаметно вошел и пустил корни этот пост-гусарский синдром, когда выпитый залпом стакан стал первым признаком мужской сексуальности и производил неотразимое впечатление на окружающих и особенно на дам, мучительно мечтающих о своем Д'Aртаньяне. Конечно, водка была тогда лучше и вкуснее, и мне казалось что люди ею питались. Люди пили все больше и больше, а при этом все вокруг только и говорили о том, что скоро наступит коммунизм. Именно поэтому эти два понятия слились в моем детском мозгу воедино и в какой-то момент мне начало казаться, что этот самый «коммунизм» наступит именно тогда когда все сопьются. Я почти не помнил своего деда трезвым и поэтому этот сценарий эволюции мира мне представлялся очень безрадостным. Тогда я понял, что совсем не хочу, чтобы этот коммунизм наступил когда-нибудь вообще.

Урок рисования во втором классе был посвящен городу будущего и наша учительница Белла Давыдовна Бернштейн раздала листочки бумаги, сказав, что нам даётся задание используя всю нашу фантазию, изобразить будущее, которое нам предстоит всем вместе построить .

Я увлеченно рисовал небоскрёбы, соединял их трубами, переходами, вешал на их стены загадочные антенны и выдуманные устройства, которые ещё предстояло изобрести человечеству. Между моими домами сновали летающие тарелки и летали сгустки космической энергии.

Я посмотрел на свой рисунок с гордостью. Да! Это мой город будущего! В нём не будет ни вокзалов с их пивными ларьками, ни их вечных спутников-забулдыг, а дома будут как межпланетные станции, в которых обязательно должны быть бесплатные аппараты газированной воды и, самое главное, в нём не будет музыкальной школы. Я был уверен, что в будущем люди будут рождаться сразу с запрограммированным умением играть на скрипке или пианино и не будут тратить столько времени, гоняя пальцами по клавишам взад-вперед эти бесконечные гаммы.

«Дети, – сказала учительница, – подписываем работы и сдаем через пять минут».

Я ещё раз взглянул на свой шедевр с желанием его улучшить. В самом верху ещё оставалось место, как раз между крышами трёх небоскрёбов и краем листа, и я скорее подсознательно дорисовал на их крышах три транспaранта, на которые наткнулся недавно, болтаясь по школе около кабинета завхоза и которые видимо были уже приготовлены для октябрьской демонстрации.

Родителей вызвали в школу. Мама не поднимала глаза, а отец закашлялся, но всё-таки смог один раз взглянуть на мой рисунок.

А мне он, честно говоря, нравился! Да и буквы на плакатах «Коммунизм – наша цель», «Наша цель – коммунизм» и «Цель наша – коммунизм» получились довольно ровно.

В тот день родилось моё космическое одиночество непонятого художника, а я пошел осваивать стены и заборы. Вот так я стал первым советским Бэнкси, которому пришлось начать свой творческий путь с простых иллюстраций к наиболее популярным надписям того времени из трёх, четырёх, ну максимум пяти букв.

Истина в вине, говорили древние, но я уверен, что им просто повезло, потому что они не пробовали ту дешёвую красулю, которую продавали на разлив в ларьке около нашей остановки. Мой дед любил пропустить пару стаканчиков в течении дня. Вино било не только в башку, но и в желудок и он подолгу сидел в нужнике с папиросой Беломор. Зайти туда после него было просто невозможно в течении нескольких часов. Все домашние, зажмурившись от страшной вони и задерживая дыхание, проносились ракетой мимо нужника и крепко хлопали входной дверью в дом, когда входили или выходили на улицу, как бы давая волю чувствам и физически наслаждаясь возможностью вздохнуть всёй грудью.

Вскоре в сенях около дверей в нужник появилась надпись оставленная неизвестным автором «я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек», но вычислили меня довольно быстро.

Последние годы дед перестал цапаться с бабушкой, много листал газету «Правда», увлёкся животноводством, завёл кроликов и часто брал меня пострелять из мелкашки в тир, который стоял прямо на входе в Кòровский парк. Я естественным образом считал, что этот парк как-то связан с сельским хозяйством и всегда верил, что где-то здесь, в его глубине должны гулять коровы. Я всё искал их глазами за железными прутьями его ограды, но моё разочарование было полным, когда Кор оказался всего лишь Клубом Октябрьской революции. О ней я знал не больше чем все живущие около вокзала: что это было примерно как взрыв сверхновой звезды. То есть, был вселенский вакуум, всемирный мрак, потом взрыв, исчезли мамонты, из разлива вышел Ленин, выстрелила Аврора, случилась революция и всё, началась новая жизнь: отдал по возможностям, получи по потребностям, а про разницу вопросов не задавай.