Андрей Мошанов - Буратино и спички. Короткие рассказы для тех, кому не спится по ночам

Ума не приложу почему его потеряли в областной поликлинике, но дед сразу сказал родителям:

– Было бы из за чего так растраиваться, одним говном больше, одним меньше, нагуляет уже к утру! Коробков правда пустых нет, но и это не беда! Найдём!

Но маму и отца тогда это сильно разволновало. Их как раз в те дни увещевали вступать в партию и они как-то болезненно относились ко всему, что могло бы помешать им соответствовать. Думаю, что история с говном могла сыграть свою роковую роль, но впрочем не уверен, хотя я точно знаю, что дед защитил меня не спроста, он наверное чувствовал свою причастность к моему очередному кризису непонимания в школе и постарался сгладить эту эскалацию.

На прошлой неделe я выполнял домашнюю работу по русскому языку, бабушка-медсестра ночевала в райцентре у сестры и спрашивать пришлось деда, который, отвечая на мой вопрос, перепутал аорту с уретрой. Ему это было, конечно, простительно, ведь он был в больнице всего один раз в жизни – после ранения на фронте и то пролежал там несколько месяцев в полном беспамятстве. Так или иначе, в моей домашней письменной работе появилась фраза «первомайская демонстрация медленно двигалась по главной уретре нашего города, приближаясь к трибуне, на которой стояли руководители области и партии». Но это уже отдельный п***ц, о котором даже и говорить-то не очень хочется…

Вобщем, я сложил ножик и тихо вернул его на место….

Драмы в детстве отличаются от взрослых трагедий разной степенью безысходности. Когда ты мал, ты всегда надеешься на чудо, что вот-вот приедет волшебник в очках Гарри Поттера, Дед Мороз, Старик Хоттабыч, кто угодно и всё поправит, но с возрастом эта надежда истончается, хотя и пропадает всегда последней. Чудес во взрослой жизни не бывает, если только ты не подстраховался и не сделал чего-нибудь «на всякий случай». А если нет, то такие как этот злой п***ц всегда подкрадываются незаметно и бьют в самый поддых.

Я не знал что делать. Я пытался задержать время силой мысли и смотрел на стрелки часов по несколько минут не отрываясь, но они всё-равно двигались, а день праздника даже не собирался задерживаться. Oн просто настал и никого не спросил. Перед самым застольем мы подошли к деду дарить наш подарок первыми. Отец перемигнулся с дедом, протянул мне ножик и сказал:

– Давай, дари!

Я обомлел и не мог двинуться с места. Дед взял у меня из рук подарок, обнял нас всех, положил его в карман не открывая его, и сказал:

– Спасибо, родные! Ножик это вещь!

Все пошли за стол пить водку, есть пельмени и капусту, а я сидел как каменное изваяние, не зная, что ожидать дальше. Взрослые время от времени выходили во двор покурить и через какое-то время дед увлек меня сильной рукой во двор и повёл к сарайке.

– Пойдём, научу тебя крутить коловорот, на всякий случай! – сказал он и хитро подмигнул, – может пригодится когда-нибудь!

А вечером, когда разошлись гости, он дал мне свой ножик, чтобы я смог доделать приклад моего ружья. Ножик излучал спокойный серый свет на закатном солнце и прекрасно резал мягкое дерево своим лезвием, которое по прежнему заканчивалось остриём. Может быть он стал чуть-чуть короче, но это было совсем незаметно и не важно, тем более, что пора было открывать сезон охоты на пьяниц-ирокезов, которые давно паслись около нашего ларька и уже начали чувствовать себя вольготно и безнаказанно, когда ссали прямо наш забор поверх прилегающих к нему кустов.

По телевизору сказали, что у каждого человека должна быть активная жизненная позиция, и я понял, кто если не я?

Фильмы про войну крутили почти ежедневно. И правильно. Верных жён надо тренировать фильмами про любовь. Настоящих пацанов можно воспитать только на фильмах про войну.

Многосерийные противостояния добра и зла, пятиконечной звезды и нацистской свастики заводили нас до экстаза и ложились на податливые умы как несмываемые татуировки.

Это гораздо позднее я открыл для себя звезду как символ бесконечности, а точнее как символ бесконечности русского перепутья, когда стоишь в её центре как в чистом поле и не знаешь куда повернуть, а везде так хорошо! И всё бы ничего, если бы её лучи указывали только на четыре строны света, знакомые по урокам географии. Но их было больше! Их было пять! Что делать с пятым направлением никто попросту не знал, и видимо поэтому наш возмущенный разум временами вскипал и ошпаривал окружающих.

Со свастикой всегда всё было однозначнo. Эти четыре шагающие по кругу сапога олицетворяли немецкую решимость идти куда приказано без всяких размышлений. Шагать, шагать и шагать. Если на пути попадалась стена, сапоги превращались в маленькие молоточки и долбили эту стену пока она не рухнет и не откроет им новый простор для марш-броска или нового блицкрига. И опять шли вперёд.

В тот день отец придя с работы потащил меня на тепловозную дрезину, где он встречался со своим приятелем-машинистом, и мы совершили petit voyage по запасным путям в направлении следующей станции и обратно. Железный конь ехал сам по себе, они пили водку, а мне дали волю дёргать за шнур сигнального гудка. Протяжный звук «у-у-у» бесцеремонно протыкал насквозь всеобщее вечернее спокойствие, а его мощь заставляла дрожать нашу кабину и окна хибар, мимо которых мы проносились лишая сна очумевших дворовых барбосов в их трясущихся и бешено резонирующих конурах.

Дрезина шла в самое логово декаденса – в правосторонний район, и я молил бога первый раз в жизни, чтобы водка у взрослых не кончилась так скоро. Мне было очень нужно заехать на нашем бронепоезде как можно глубже во вражеский тыл, до самого центра их посёлка, и выстрелить им всем одновременно в висок самым протяжным в мире гудком «сс-ууууууу-ки!» и хоть как-то расквитаться за последний раз, когда нас с Серёгой здесь по-хорошему отпинали какие-то ПТУ-шники.

Отец что-то оживлённо обсуждал с машинистом всю дорогу. Я легко вышел на исходную и явственно представил, как эти вырожденцы заняли позиции за палисадниками притихших домов и затаились. Я знал что эта тишина была обманчива.

– Огонь! – скомандовал я себе.

Я палил по ним очередями из кусков угля и кидал гранаты, похожие на пустые бутылки из арсенала машиниста, которые хранились в тамбурном ящике. По меньшей мере одна собака ответила на мою атаку визгом и несколько вражеских блиндажей сообщили о прямом попадании обречённым звоном разбитых стекол.

Душа пела. Это был день нашей победы. Мы его долго ждали и приближали как могли.

Всю полноту ответственности за нападение на гестапо я приготовился взять на себя, но не получилось. Я благодарен отцу и его другу-машинисту за мужскую солидарность. Знаю, что их пытали длинными иглами и тупыми ножами, оставляя на толстой коже их рабочей совести глубокие шрамы, такие же как их первые морщинки вокруг глаз. Им тогда было чуть больше тридцати, но это уже были настоящие и проверенные в деле мужики, они прикрывали меня с флангов и вели дрезину в самых непростых условиях. И дед их уважал, хотя частенько иронизировал над ними. Понятное дело, тогда они ещё не могли выпить столько же сколько мог он, а главное, они не видели войны.