Александра Грашкина - Право выбора

Аллан сдержал стон. Разговора с Марионой ему так и не разрешили, даже когда он не смог выйти на работу и отправился в больницу, даже когда врач обнаружил, что у больного тяжелое воспаление легких и жить ему осталось недолго. Обещанный звонок продолжали откладывать, а может, и просто забыли о нем, когда Аллан слег. Хотя никто не говорил ему о смерти, Аллан чувствовал, что умирает – с каждым днем ему становилось все хуже, и странный покой начинал постепенно приходить к нему. Лежа в палате один, он притворялся спящим, чтобы не слышать назойливых расспросов и не вставать, и, когда наконец заговорили о Марионе, он отказался с ней говорить. Аллан знал, что не сможет подняться и дойти до домика начальника, да и говорить было в принципе не о чем. Ему не хотелось расстраивать жену – пусть лучше ей скажут чужие люди, от незнакомых проще получать дурные новости – а она пусть запомнит его таким, каким видела в последний раз, когда обнимала на перроне и умоляла вернуться к ним поскорей, когда они на прощание говорили друг другу обычные, незатейливые слова, которые со стороны могли показаться черствыми и невыразительными, но для них в минуты разлуки приобретали особый, глубокий смысл.

В полузабытье Аллан воскрешал перед собой образ Марионы. «Береги Кэтти, – говорил он ей, – и себя береги. Обо мне не беспокойся, скоро я перестану страдать. Помнишь, мы с тобой сидели на лавочке в конце июля, в жаркий вечер, и ты сказала, что души умерших переселяются в живых и несут им новую боль и страдание? Если ты права, я бы предпочел исчезнуть без следа, чем обречь тебя на такую муку».

Заметив, что больной затих, сиделка выключила ночник. Врачи шептались в углу палаты, их тени плясали на стенах. Легкий ветерок из-под плохо прикрытой двери донесся до Аллана, и ему почудился нежный шепот Марионы; больной вздохнул с умиротворением и задремал.

В служебном кабинете набирали номер Марионы: «Надо сообщить ей все…»

8

Мариона с удивлением посмотрела на незнакомый номер, высветившийся на экране телефона.

– Вас беспокоят из больницы. Кэтти – Ваша дочь?

– Да, а в чем дело?

Голос Марионы дрогнул.

– К сожалению, Вашу дочь доставили в больницу с серьезной травмой… Ее жизни ничего не угрожает…

Обрывки фраз. Мариона вдруг поняла, что ничего не понимает.

– Я сейчас приеду.

Серые углы домов, серые здания, тревожное мигание светофора. Что с Кэтти? Почему нельзя сразу сказать?

– Попала в дорожную аварию, получила серьезные повреждения. К ней сейчас нельзя, зайдите позже.

Мариона не ответила. Вот оно, несчастье, беда, которую она давно предчувствовала. Серые коридоры, серые двери, тревожный белый свет…

– Вы ее мать? – участливо спросила медсестра, заметив аккуратно одетую женщину, в растерянности остановившуюся у входа в отделение.

Мариона кивнула.

– Останьтесь здесь, отдохните, я позову Вас, когда врач разрешит войти.

Мариона поблагодарила ее и села в кресло. Минуты летели одна за другой, сливаясь в часы.

– Не хотите ли чая?

Бодрый голос вывел ее из оцепенения.

– Нет-нет, спасибо.

Она продолжала ждать, положив руки на колени, как статуя скорби. Не на что надеяться, нечего бояться – только ждать. Хлопают двери, вокруг кипит жизнь, врачи и больные ходят по больнице – а она сидит и терпеливо ждет, и мучительному кошмару нет конца. Первое потрясение прошло только через несколько часов, когда ее окликнул врач.

– Только прошу Вас, не волнуйте больную, – предупредил он, открывая дверь в палату. Врач уже собирался уйти, но Мариона удержала его за руку.

– Пожалуйста, скажите мне все. Всю правду.

– Правду?

Врач колебался и долго молчал, всматриваясь в спокойное, печальное лицо. Что-то поразило его в маленькой стройной женщине в простом, но изящном черном платье, и он замялся, не зная, как облегчить ее муку. Он понимал, что стоящая перед ним дама не станет биться в истерике, не упадет в обморок и примет тяжелый удар с достоинством, но от этого говорить правду становилось еще тяжелее.

– Боюсь, Ваша дочь навсегда останется инвалидом и не сможет ходить. У нее серьезные повреждения позвоночника.

Выдержанность Марионы вызвала у врача восхищение. Ему часто приходилось сообщать родственникам больных ужасные новости, но даже у него при виде сдержанной скорби и боли дрогнуло сердце. Глаза Марионы расширились и потемнели, побелевшие пальцы стиснули сумочку.

– Вот как?

Врач отвернулся.

– Извините.

– Нет, Вы правильно сделали, я должна знать.

Мариона вошла в палату к дочери. Кэтти не спала, и при виде матери губы ее дрогнули в подобие улыбки.

– Говорят, меня выпишут через месяц. Понимаешь, так глупо получилось: машина вывернулась из-за угла, Клеверра успела отскочить в сторону, а я нет… Мам, когда папа приедет?

– Через неделю. Осталось ждать совсем немного, дорогая. Когда он вернется, мы с ним вместе навестим тебя.

Они одновременно замолчали, не зная, о чем говорить. Обе слишком сильно устали, чтобы говорить ненужные, пустые слова; Кэтти закрыла глаза, и Мариона вышла из палаты, тихонько прикрыв за собой дверь.

9

Впоследствии Кэтти казалось, что она не прожила, а выдержала месяц после травмы. Ее постоянно мучила боль, неопределенность ее положения, собственное бессилие и отсутствие вестей о семье. Мариона больше не навещала дочь, и Кэтти вычеркивала дни из маленького календарика, который ей подарили в больнице.

Она стойко приняла удар только потому, что не сразу поняла слова врача. Пока вокруг суетились люди, ее отвлекали от печальных размышлений, и девушка не вполне осознавала, что означают слова врача «полное восстановление невозможно», но, оставшись одна, она вспомнила разговоры окружающих. Инвалид. Она никогда не встанет с кресла и не сможет ходить. Обычная человеческая жизнь для нее теперь закрыта навсегда. Работа, подруги, развлечения – все это осталось в прошлом, не успев подарить ей радости, а впереди – длинные однообразные дни в кровати и скупые слова утешения.

Клеверра однажды зашла проведать подругу.

– Дорогая, какой страшный удар! Неужели ты никогда не встанешь на ноги? Не могу даже представить – что ж ты будешь делать? Как теперь жить?

Как жить? Кэтти вздохнула и отвернулась к стене, стиснув зубы от сильной боли; она скоро вернется домой – вот ее единственное утешение. Девушка вдруг поняла, что всем ее мечтам о тихом, скромном, маленьком счастье не суждено сбыться. Теперь у нее никогда не появится семья, не будет детей и близкой души. Кому нужна такая некрасивая девушка, да еще и калека?

Исчерпав все слова сочувствия, Клеверра заговорила о себе и стала пересказывать приятельнице сплетни о знакомых.

– Даже не представляешь, как я тогда испугалась, – начала она, – машина неслась с бешеной скоростью. Мы могли бы обе погибнуть! Алекс – ты же помнишь Алекса – он так переживал за меня! Просил несколько раз повторить рассказ и так внимательно слушал, что я подумала: уж не влюбился ли он? На мне было новое платье – нежно-розовое, помнишь, Велла еще сказала тогда…