Александр Левин - Вечнозелёная молодость

Присев на кровать, представив, какой путь совершил этот конверт, прежде чем попасть в мои руки, начал я «смаковать» родной филигранный папин почерк, да рассматривать фотографии, на которые слетелось немало «охотников» с заставы полюбопытствовать. Тепло, даже чужое, ласкает сердце солдата!

Папа писал, что у них всё в порядке, жара и влажность стоит тропическая. Завод, где он инженер, строится, мама рядом, работает в посольском магазине. Что сестрёнке моей там очень нравится, много фруктов, дискотеки, бассейн. Ездили купаться на океан, который у них и у меня один, Тихий. Что дефицитной импортной техники там – завались, несмотря на «социалистический выбор» и купить её можно легко, не стоя в очереди, без всяких «берёзовских» бонов и чеков. И, единственное, что переносится плохо, это вышеупомянутая жара и влажность. Сокрушались, что не смогли приехать на принятие присяги (далеко, да и занятость на объекте в дружеской стране – высокая), но очень меня любят и ждут рассказов об армейской службе.

С фотографии на меня смотрели счастливые родители в окружении цветов и тропической зелени. На другой фотке загорелая сестрёнка стояла посреди ананасов, растущих из каких-то листьев. Вот чему я изумился, считая, что это плод растёт на пальмах, так же как бананы. (Всему виной детские мультфильмы, где подобный образ очень культивировался – пальмы с ананасами).

Парни тоже заценили фотки. Выведав, кто на них, проявили симпатию к моей сестре, попутно задавая вопросы о её «семейном положении».

– Да не замужем она, не замужем! – отвечал я любопытным.

И тут сразу посваталось ползаставы. Ох уж эти «жанихи»!

До следующих писем оставалась ещё неделя. Осознавая это было легче дышать, и уже хотелось её, следующей недели, вот этого самого момента вручения. Тоненькая ниточка связи с «той жизнью» не обрывалась. Огорчало лишь, что девчонки, к которым я испытывал нежную симпатию и коротал последние деньки перед службой, не писали. Ах, какие поэтические формы отправлял я дамам сердца (Пушкин – мальчишка по сравнению со мной)!

Ответы приходили, но не от них и не мне. Некоторым и по нескольку раз за неделю! Так что в ряду «мандастрадальцев» по-Камешкову я замечен не был. А так хотелось!

Приходили и посылки. Ну, тут уж помимо «сопроводительного письма», был праздник живота. Делились вкусностями начиная от каптёрки (где выдавались посылки, вскрываемые старшиной при твоём присутствии в поисках «запрещёнки») и до самой койки, попутно угощая всех земляков, а особливо, своё отделение и его командира. На счёт подобных угощений не было у нас в подразделении разногласий и «припоминалок», что кто-то кому-то чего-то не дал. Можно сказать, что посылки поступали на всю заставу. И каких только вкусностей я не отведал, вряд ли в Москве такое найдёшь!

«Застава, подъём, тревога!» – зазвенел в ночи голос дежурного. Курсанты откинули одеяла, второпях начали одеваться (а так ведь сладко спалось). Старшины встали, видимо, заранее и подгоняли солдат и командиров отделений.

Прозвучала команда «Строится». Из кабинета вышел Камешков и осмотрел строй «сонных мух».

– Дежурный, открывай «оружейку». Застава, получить оружие! – отдал он приказ.

Мы начали по очереди заходить туда и брать из пирамиды свои, записанные по номерам в «военнике», автоматы.

– Старшина, бери три цинка с патронами и один для ПКС, – уточнил капитан количество боеприпасов. Да, один цинк «трассеров» ещё. Застава, выдвигаемся на стрельбище!

«Ага, вот для чего всеобщий шухер. Ночные стрельбы. Интересно!» – подумал я.

В марш-броске до стрельбища главное было не упасть, и не уткнутся в спину впереди идущего. Путь до места избрали короткий, всего километра полтора, а не до побережья и в сопку раза в два длиннее. Быстрым шагом, а не бегом передвигалась наша колонна. Идти было легко, исключая тех, кто тащил дополнительно цинки и пулемёт.

На стрельбище снаряжали магазины трассерами через два обычных патрона. Отличить их было просто, у трассеров пуля окаймлялась красной полоской у наконечника.

– Застава, к бою! – скомандовал Камешков, когда первая партия выполняющих стрельбы подошла к огневому рубежу. Народ залёг на подготовленных позициях.

– Застава, огонь!

«Огонь! Хм, интересно и куда стрелять? Не видно ни черта!» Мишени еле подсвечивались. Над техническим здание стрельбища ярко горел прожектор, что ухудшало видимость цели до нельзя. В общем палили по наитию, «в молоко». Правда, зрелище было красивое. Ночное небо расцвело красными, летящими вдаль мухами. Справа гулко забахал ПКС мухами покрупнее.

«Двадцать два, двадцать два» – отсчитывал я про себя короткие очереди, в паузе между цифрами отпуская курок, как нас учил старшина, чтоб не расстрелять весь магазин за одно нажатие, вдыхая ночной влажный морской воздух, пропитанный пороховым сладковатым дымком.

Когда патроны иссякли, поступила команда «закончить стрельбу, встать, разрядить оружие». Группа, проводившая стрельбы, встала с земли, отстегнула магазины, и подняв автоматы под углом сорок пять градусов, дружно передёрнула затворы. Все нажали на спусковые крючки. Автоматы клацнули, не произведя выстрела. Это означало, что патронов в патроннике нет и безопасность при стрельбе соблюдена.

Результаты ночной стрельбы были плачевными. Немногим удалось попасть по мишеням. Но задача такого упражнения заключалась не в меткости, а в самом факте «ночного ведения боя», чтобы подобное не стало неожиданностью для боевой единицы – солдата.

«А сейчас, спатеньки!» – думал так каждый построившись в колонну, чтобы отправится в казарму и в этот момент досталось Вовке Шигову.

– .лять, – только и успел обматериться Вовка. Герка Александров, закидывая в темноте автомат за спину случайно саданул ему мушкой по брови. Кровища хлестанула из Вовкиной раны. Дежурившая на стрельбище медицинская «буханка» (автомобиль УАЗ-469) с красным крестом на борту живо увезла его в санчасть.

Камешков негодовал, отчитывая курсанта. Гера стоял насупившийся, чувствуя за собой вину, хотя это была обыкновенная случайность.

Вовка явился в казарму чуть позже нашего прихода. Ему наложили швы, налепили пластырь и замотали полголовы бинтом. Сразу посыпались шуточки про «одноглазого Джо», про то, что «шрамы мужчину украшают». Лишь Гера, грустно усмехаясь, переживал рану друга внутри себя, он вообще был самоедом и никого не пускал к себе в душу.

«Солдат спит – служба идёт», – фраза, придававшая оптимизм тем, кто тосковал по родному дому. Уже не недели службы бежали, а месяцы. Гарнизонную столовую закрыли на летний ремонт, теперь приём пищи проходил на открытом воздухе, готовилось всё в полевой кухне из порошковой картошки. В этом случае радовало одно – никаких нарядов по столовой, особенно на чистку картошки. Хотя и в тех нарядах была своя прелесть.