Миша Сланцев - Рожь во спасение

Дорога была желанна, и не требовалось никакой «дорожной карты». Павел Петрович обратил внимание на свежую разметку. Прочитал афишу – сто лет не был в театре и на концертах. А ведь в наш город иногда заглядывают вполне приличные, интересные исполнители. Сто лет не слышал живой музыки. Что он только не делал за эти сто лет…

Мимо прошла улыбчивая девушка, с выкрашенными в ярко-ярко фиолетовый цвет волосами, в которых была брошка в виде цветка. Хорошо. Неторопливо проехала поливальная машина с предостерегающими световыми сигналами, мол, отойди в сторонку, не то окачу! Очень хорошо. Пыль была прибита к дороге. Свежесть – это прекрасно.

Клочков шёл и всё больше убеждался в том, что надо делать.

Павел Петрович добрался до своей работы, и было как раз без пяти девять. Он увидел столь знакомую утреннюю картину: служащие министерства озабоченно спешили, боялись опоздать. Со стороны они выглядели довольно жалко.

Клочков не пошёл сразу на работу. Он захотел опоздать впервые за много лет. Павел Петрович отправился на набережную, где столько раз раздольным видом на Волгу-матушку пытался отвлечься от нервяков и стрессов. Мост, баржи, широкие пространства… Как сладко – что-то прогулять, на что-то, как выражались некоторые друзья, забить болт. Ветер трепал клочковскую шевелюру, как в детстве, и словно приговаривал: «У, прогульщик, учительница поругает, поставит двойку за поведение, тебя отчислят, и будешь вместо аттестата со справкой». Как бы сейчас сгонять в футбол… А не с кем. Кто ещё поставит на траву портфель с документами, кто вынесет мяч? «Бросай, Клочков, портфель, надувай мячик и играй по своим правилам. И не бойся ничего – только смелым покоряются моря», – сказал себе Павел Петрович. Тут он нарушил ещё один запрет из детства – закурил. Специально купил пачку. Сел на лавку – какой всё-таки вид!.. Затянулся. Хорошо. Конечно, ни семья, ни тем более коллеги-женщины курение не одобряли, не одобрял его и сам Клочков. Но сегодня…

Мобильный Павла Петровича взорвался звонком. «Химера» – высветилось на дисплее. «Да, Фаина Петровна?!» – спокойно и насмешливо сказал Клочков.

– Павел Петрович, в чём дело? Вас уже полчаса нет на работе!!! Почему вы не ставите нас в известность?

– Фаина Петровна, сегодня произошло страшное событие. Умерла последняя на планете самка белого носорога. Этого никто не заметил.

– Клочков, вы в своем уме? Вы трезвый? Я буду вынуждена написать докладную Максимгеннадичу!

– Фаина Петровна, у меня всё хорошо. Просто я наконец-то понял, что у нас с вами разные «дорожные карты» и разные реперные точки. Я сейчас подойду и урегулирую наши разногласия, связанные с исполнением служебных обязанностей и психологической совместимостью. Живём-то один раз.

Клочков затянулся сигаретой, включил телефон на громкую связь и положил рядом с собой на лавочку. Из трубки доносилась испуганная ругань, угрозы, удивление. Павел Петрович смотрел на свой мобильный, как на большого таракана, – с любопытством и брезгливостью.

Когда Клочков появился на работе, преодолев охранника Георгия, управление по надзору в сфере образования напоминало встревоженный улей. Все уже были в курсе неадекватности Клочкова. Даже Леночка смотрела на него округлившимися глазами: как, мол, в этом червяке, в этом лакее вдруг проснулось мужество и появилось человеческое достоинство? Неужели нашёл новую работу? Или выиграл в лотерею пять миллионов? А может, его взял под защиту Сами Знаете Кто? А может, он решил уехать за границу, и ему теперь всё до лампочки? Никто этого не ожидал от жалкого, нескладного Клочкова.

– Где вы были всё это время? – с ужасом, но гневно спросила его Фаина Петровна.

– В заблуждении, – ответил Павел Петрович и сел писать заявление по собственному.

«Ну, вот я и вылетел с работы. Вы-ле-тел, – думал Клочков, расправляя плечи. – Экипаж лайнера приветствует вас. Температура на борту отличная. За бортом – ещё лучше. Атмосфера позитивная. Пристегните ремни, в полёте может быть турбулентность».

Двухкомнатная квартира на пятом этаже хрущёвки, обследованная за эти годы вдоль и поперёк, переливалась огнями, словно стартовая площадка. Лапы ступали уверенно, потому что Батон знал, что сейчас он отправится в путь. Он вскоре познает мир, которого никогда не видел, не слышал, не нюхал. Он понял, что дальше так жить нельзя – от кормёжки до кормёжки, от сна до сна. Он выпрыгнет из этого замкнутого круга, из этой клетки повышенной комфортности.

«Почему коты не летают, как птицы? Или как майские жуки. Ежу понятно, что если я сейчас не полечу, то не полечу уже никогда. Вот, ежу и то понятно, но Батон в полной мере осознал это лишь сейчас. А ведь всё это время он считал себя Правителем Котовасии, полагал, что ему всё кошачье население завидовать должно. А какой же он Правитель, когда он настоящей Котовасии и видеть не видывал? Не был он, конечно, никаким Царем Всея Котовасии, не был обычным котофеем, он четыре года был котофейком. Да простят меня Павел Петрович, Ира и Маринка. Они меня так захолили и залелеяли, что я стал чемоданом на четырех лапках, заплыл жиром, и мне ничего не хочется. А должно хотеться. Вот сидит Павел Петрович, телевизор смотрит, передача про дальние страны. Я же вижу, как бы он с радостью там оказался, как бы в морях купался, как бы по горам карабкался. А он пивка попьёт и спать идёт. Вот так и я: в окошко погляжу – и на боковую. Я даже в нашем дворе никогда не был, никогда».

Батон вскочил на балконные перила, удивительно легко и даже воздушно, и огляделся. Луна блистала призывно и неотвратимо. Звёзды вспыхивали и меркли, словно искры в наэлектризованной шерсти, когда Батона гладили в темноте. И этот майский воздух – воздух дальней дороги и возможности выбирать себе путь.

Батон обернулся. Ничего не подозревающие слуги-люди безмятежно спали, Павел Петрович даже похрапывал, завтра бедняге, наверно, идти опять куда-то, он говорит, что в гадюшник. И вот тут Батон понял, что любил этих людей, и сейчас, скорее всего, видит их в последний раз.

Заиграла музыка из скрипок и колокольчиков. Соловьи выводили сумасшедшие трели.

Батон взлетел. Оказывается, ничего сложного. Тут главное – сделать первый решающий толчок, а там уже перебирать в воздухе лапами не составляет особого труда. Батон – ну, какой он теперь Батон, он теперь Эфир или что-то в этом роде – плыл по воздуху. Для начала, конечно, сделал кружок вокруг родной пятиэтажки, осмотрел двор, только что распустившиеся деревья, припаркованные машины. Поднялся повыше. А таких-то дворов, оказывается, десятки, сотни! И везде своя жизнь, многообразная и непознанная. Вот люди, говорят, тоже сидят в своей Солнечной системе и носа дальше не высовывают. А выше, а дальше! Леса, поля, реки, моря, океаны… И везде где хочешь приземляйся, живи, лови мышей, если надо, изучай, познавай, ухаживай за кошками, размножайся (давно пора), знакомься с другими котами, учи их язык. Хотя в кошачьем мире только диалекты, местные говоры, а язык один, поэтому с этим проблем не будет. И только жаль, безумно жаль потраченных в хрущёвке лет, где живет человеческая семья, которая тоже хочет и не умеет летать.