Владислав Ефремов - Гнилое дерево

– Ну как, Андрей?

Спросил то ли Самвел, то ли Рубен, то ли оба одновременно. Но Арсеньев не отвечал. Не от надменности, нет. Он был погружен в раздумья, и вот уже был готов сказать слова благодарности, как, повернув голову налево, увидел на ближней к ним лавочке на островке парочку. Совершенно обычный парень и совершенно обычная девушка ссорились из-за какого-то пустяка. В глазах парня читались лишь ярость и обида, в глазах девушки – печаль и негодование. Печаль о том, что их любовь увядает как природа, что раскинулась небольшим оазисом посреди каменных джунглей вокруг них, и негодование от того, что как бы она сама не хотела спасти дерево, что они посадили, ее листья уже устали трепыхаться на постоянных ветрах урагана и мирно плывут по глади пруда. Возможно, именно это она и пыталась ему доказать, смотря своими голубыми глазами, готовыми в каждую секунду наполниться слезами, прямо в его непокорные карие глаза, что горели пламенем ярости. Парень считал себя обманутым и брошенным, он хватался за призрачные надежды и пытался оживить дефибриллятором недельный труп. Его реплики и жесты были резки и отрывисты, они создавали гармонию с движением чаек вдалеке, что сражались за кусок хлеба. Еще пара минут и либо парень в гневе плюнет на все и твердой поступью, проминая под собой грунт, пойдет к выходу, оставив девушку одну, с легким чувством облегчения от того, что это, наконец, закончилось, но со слезами на глазах. Либо девушка, окончательно обессилив и рыдая навзрыд, кинется в неизвестном направлении, лишь бы подальше отсюда.

Да, это все читалось по глазам. Но это и кое-что напомнило Андрею. Кое-что из его собственной жизни…

Буквально на несколько секунд он застыл, наблюдая ссору, после чего все-таки ответил:

– Отлично, просто отлично. Спасибо ребят. А сейчас, может, пойдем, развеемся?

– Мы как раз собирались на Марсово.

На Марсовом собирались курить кальян. Ну что ж, дождя вроде не собирается, хотя в целом погода не располагает. На поле ребят ждали уже Вано и Валико. А вместе с ними были еще и три девушки восточной внешности, с которыми Андрей знаком не был. Одна из них оказалась иранкой, что в купе с тем, что Вано был осетином, а Валико – грузином, делало собравшуюся тусовку довольно пестрой на национальности.

Забавный факт. Рубен и Валико смотрели «Мимино» и, будучи закадычными друзьями, часто любили цитировать этот киношедевр, особенно когда находились вместе. Само собой, фраза «Я тебе одну умную вещь скажу, ты только не обижайся» могла прозвучать раз пятнадцать за вечер. Но никогда не раздражала. Она стала своеобразной фишкой этих двоих и украшала приятный вечер с вином, шашлыком и кальяном, особенно сказанная неожиданно. Удивительное совпадение все-таки.

Пока Самвел был занят кальяном, а Рубен с Валико вытанцовывали под восточные мотивы, Арсеньев, попивая с Арамом вино из термокружки, смотрел на стоявших отдельно ото всех девушек. Его внимание особенно привлекла одна, что как раз была иранкой. Он не мог отвести от нее взгляд. Она это заметила, но не противилась, не укрывалась в одеяния, не убегала, даже не подавала виду, что заметила пристальный взгляд на своих смуглых щеках. Возможно это интуиция, но Андрею хотелось сравнить красоту девушки именно с цветком, как бы это банально не звучало. А ведь ее звали Ясмин. И она было безумна красива. Вьющиеся длинные черные волосы падали на хрупкие плечи. Анфас лица обрисовывали пять аккуратных линий, выделяя слегка выдающие вперед маленький подборок. Маленький ротик с припухлыми губами, окрашенными в страстный кроваво-красный оттенок. Вздернутый кончик носа, легкая горбинка на переносице. Большие карие глаза, напоминавшие миндаль.

Ветер, предвещавший дождь, играл с шелком, в который, куталась иранка. Он, то поднимал желтые и лиловые полосы ткани, то обвивал вокруг нежных, хрупких предплечий, что были открыты этому холодному городу. Мурашки покрывали их, как только особенно холодный и резкий поток воздуха порывался содрать одеяния Ясмин, которые представлялись в воображении психолога райским шатром, за которым скрывалась персидская принцесса. И он представлял себя варваром с севера, что срывает балдахин с ее постели и овладевает этим нежным восточным цветком. Его глаза бегали по ткани, рдевшей на ветру, спускались к коленям, путались в тонких пальцах и снова поднимались к глазам.

Андрей хотел утонуть в этих глазах, но не мог даже подойти к Ясмин. В памяти опять всплыла пара из Юсуповского сада и то, что она заставила вспомнить. Отказавшись от кальяна, он пошел «прогуляться». Арам, остановил Вано и Самвела, что ринулись вернуть товарища к всеобщему веселью. Баграмян ведь знал Арсеньева лучше всех остальных и понимал, что психолог хотел уединения. Иранка лишь грустно проводила Андрея взглядом.

Ушел он недалеко. Пройдя метров пятнадцать-двадцать, уселся на берег Мойки и стал смотреть на храм Спаса-на-Крови. На это живое напоминание того, что русский народ сам все проебал.

Так странно. Только что Андрей с упоением ребенка восхищался красотой восточной девушки. Восхищался чем-то совершенно чуждым и далеким. А теперь смотрит на разноцветные купола православного храма, восхищаясь его на все двести процентов русской красотой ничуть не меньше.

Арсеньеву совершенно не хотелось думать ни о Насте, ни о Вере, ни о той красавице, что стояла в двадцати метрах от него. Он высматривал в храме то, за что мог бы ухватиться беспорядочный поток его мыслей. Взгляд бегал по куполам, по росписи, спускался на каменную мостовую, поднимался по фигурному фонарю на краю моста и скользил по зданиям, что слегка закрывали вид.

И ничего. Ничего кроме мысли о том, что именно на этом месте 1 марта 1881 года русский народ своими собственными руками уничтожил свое светлое будущее, убив лучшего правителя этой никчемной страны, народ которой только и умеет, что кланяться да бросаться на амбразуру. А думает за них всегда кто-то другой. И вот, когда думать за Россию берется умный правитель-реформатор, его лишают жизни, а страну, чье светлое будущее казалось таким близким, обрекают на еще более ста лет мытарств. И зачем? За что? Я не могу до сих пор понять. Я могу лишь смотреть на этот склеп на месте гибели Александра Второго и плеваться желчью, вспоминая, что где-то в Москве в районе ВДНХ есть улица, названная в честь Кибальчича. В честь человека, сделавшего бомбу, что оторвала ноги правителю, отменившему крепостное право. В честь террориста. И что, похоже, всем кроме меня наплевать. И всех всё утраивает. Ведь думать так и не научились. Но зато кланяться царю и бросаться на амбразуры, каждое новое поколение умеет уже с рождения. Это уже на генетическом уровне, в молоке матери…