Владислав Ефремов - Гнилое дерево

Собственно, так Баграмян и познакомился с Андреем. Так они и стали друзьями.

И сейчас, по пути домой, Андрей вспомнил эту историю, которая лишь в очередной раз напомнила ему о Вере. Напомнила о том, что мир полон всяких мудаков, которые есть везде и во всяком этносе. О том, что его очень раздражает стереотипное мышление и общая серость народа страны, в которой он живёт.

Не зная, для чего ему это нужно, Арсеньев все-таки узнал, что девушку звали Ясмин и добавил ее во вконтакте. Когда Андрей уже собрался написать банальное «привет», ему позвонил Глеб. В субботу – фотосет.

Анна жила совсем рядом со студией, буквально в паре шагов, и могла себе позволить поспать подольше. Дождаться такого момента, когда солнечный свет, льющийся из окон, выходящих на Восток, начнет полностью заполнять собой пространство, заливать все вокруг так, что в нем можно искупаться, насладиться им. Настоящим. Живым светом.

Она любила его. Обожала. Обожала все настоящее, натуральное, живое. И ненавидела все искусственное. В том числе и свет. От лампы. Прожекторов. Вспышек фотокамер. Но выбрала профессию, где притворно всё. Сама эта профессия какая-то искусственная, ненастоящая. Больше призвание, чем профессия.

Зачем?

Чтобы через притворство делать что-то настоящее, живое. Как кукла, марионетка, которая знает, что она кукла, но пытается быть живой и делать что-то действительно стоящее, что-то красивое. И у неё это хорошо получалось. Она не просто имитировала эмоции. Она проживала моменты. Когда нужна была грусть, Анна действительно плакала. По-настоящему. Нужна была страсть – действительно кого-то хотела, всем телом, разумом и сердцем. Она была великолепной моделью. Очень хорошо умела подать свое тело. Андрей говорил, что ей стоило бы пойти в актрисы, но почему-то эта сфера не привлекала Синицыну. Пока не привлекала.

И да, Синицына – фамилия Анны. Красивая, птичья фамилия для красивой девушки. Многие ласково называли ее Синицей.

Утро было на удивление солнечным, несмотря на конец сентября и прогнозы Гидрометцентра. Игривые лучи, словно нетерпеливый любовник, бегали по белой коже модели, пытаясь заглянуть под покрывало, дабы озарить прекрасные формы Анны, что так любила спать голышом. Жила она одна, да и последний этаж позволял разгуливать в неглиже по просторной квартире-студии без опасений о том, что какой-нить психопат-социопат следит за ней через бинокль или объектив фотоаппарата.

И вот на холодный паркет опускаются, сначала – покрывало, а затем и маленькие ножки Синицы. Она на цыпочках крадется к ванной. Наполняет её горячей водой. Пена нежно обволакивает соски, скользит по упругой груди. Она возбуждена. Она в нетерпении. Гель для душа. И тонкие пальцы смывают с тела остатки сна. Грязь уходит вместе с ним в водосток.

Халат, лишь слегка накинутый на плечи, едва ли что-то прикрывает. Поверьте, вы бы хотели это видеть. Чайник свистит во всю, он тоже не может ждать. Горячий кофе, горький шоколад и сладкие апельсины. Такой вот завтрак, словно птица, Анна клюет своим ротиком, открывая макбук. Во сколько фотосессия? Еще так много времени, что даже не знаешь чем заняться, чтобы опоздать.

Пальцы сами набирают на клавиатуре нужные символы. И вот она уже листает фото Андрея. Зачем тебе влюбляться в злодея, когда пред тобой на коленях весь мир? Синица сама бы хотела знать. Может, сегодня что-то решиться. А, может, и нет. Может, он, наконец, растает или всё-таки втопчет её в асфальт, выбросит на улицу, как привык поступать с этими вертихвостками, что подбирает в клубах, барах и пабах. Лишь бы что-то произошло…

Может надеть чулки?

«Опять спускать в эту клоаку… И почему у меня нет телепорта? Не хочу снова видеть этих людей. Этих мерзких людишек, их унылые лица. Да что я вам сделал? Вы сами выбрали эту жизнь. Так не нойте о том, что вам приходится переться на работу в выходной день. Мерзость», – так думал Арсеньев, заходя в вестибюль станции метро Адмиралтейская.

Он жил нифига не рядом со студией. Ему пришлось использовать подземную страшную машину для транспортировки людей. Хотя у Андрея были права, тачкой он обзавестись еще не успел. Поэтому приходилось спускаться в метро раз за разом. Благо, хоть, до универа можно было дойти пешком.

Арсеньев не любил людей, и поэтому ненавидел весь общественный транспорт. Там ведь люди. И много. Да ещё все прут нескончаемым потоком, спешат, наступают тебе на ноги, толкаются, дышат перегаром, смердят, читают Дарью Донцову. Бррр.

Турникеты. Эскалатор. Пара минут ожидания. И вагон со всеми его типичными обитателями. Вот пара узбеков, одетых по последней моде пацанчиков с района. Вот очередной модник-хипстер в лофферах, с подворотами и сумкой, слишком похожей на бабскую, что висит на его нежной ручонке. Но самое главное – это взгляд этого парня (если он, конечно, не скрыт под модными очками), что так и пылает презрением ко всем пассажирам. Презрение – единственное, что сближает подобных персонажей с Андреем. Вот пара девиц в кожанках. Какой-то бомжара, непонятно как попавший в метро. Спящий мужик, чья голова раз за разом падает на плечо рядом сидящей женщины, одетой словно библиотекарша. А вот, на следующей станции, в вагон заходят псевдомузыканты-попрошайки. Но вместо них, мог и появиться мутный чувак, впаривающий какую-то дичь.

И почему нельзя ехать быстрее?

Ещё несколько минут мучений в утренней давке. Да куда вы все едете то? Несколько перекрёстных взглядов. Случайно прочитанная странница какой-то беллетристики про эльфов, что так увлекла жирного мужика, стоящего в паре метрах. Случайно (или может специально) спаленное декольте малолетки. И…

И, наконец, свобода. Дневной свет и свежий воздух. Хотя, откуда ему взяться в городе, переполненном автомобилями. Не так, как Москва, конечно, но всё равно до свежести альпийских лугов далековато.