Waldemar Knat - Светлые дебри

– Ты не ответил. Плеснуть в твою чашку кусочек рому?

– Плесни. Только кусочек. Маленький.

Выдавливаю улыбку.

– Мне от тебя ничего не нужно. Просто молчи и пей чай. Только глаза не прячь! И не улыбайся! Тебе это незачем.

Улыбаюсь через силу:

– Обещаю. Не улыбаться!

Сирена какая-то. Точно сирена. Сладкозвучащее марево моего сознания как в качелях подбрасывает вверх и швыряет вниз. Чувствую себя Улиссом, уже плененным дураком, опутанным этим ангелом с карандашом в руке. Опутанным нитями…

Да черт возьми! Даже примерно не понимаю – из чего она сплела свои сети! После порядочного глотка ромового чая теплота начинает медленно приливать к животу.

В ее руках планшет, быстро набрасывает в нем.

Это маленькое, похожее на девочку-подростка существо полностью овладело моей волей. Сижу истуканом и думаю не о вдруг возникающих, пульсирующих волнах нежности, нет. Не о сексе. В моем сегодняшнем возвышенно-чистом состоянии он маловероятен и даже помыслить о нем неприятно, настолько иллюзия непорочного и ангельского овладела мною.

Это сладкая отрешенность. Сродни "пропади оно все пропадом, будь что будет".

Летящую смуту чувств нарушает ангел:

– Не печалься, Уве все равно закрыл свое автобюро еще до твоего приезда сюда. Ты ведь недалеко живешь?

– Да. Недалеко.

– Я отвезу тебя. Идем!

Остановила свой игрушечный автомобиль у моего дома.

Так и не вышел из оцепенения, продолжая смотреть на нее, уподобившись преданной собачке.

Внезапно притянула к себе и поцеловала.

– Ты славный! Как бы я хотела провести с тобой хотя бы неделю!

Лукаво добавила:

– По крайней мере, выяснить: твое тело такое же теплое, как и твои глаза? Но… есть нечто выше моих желаний.

Она умерла: с того дня ангелу с виноватыми глазами оставалось жить совсем немного. Спустя два месяца получил письмо от ее домашнего врача, он то и сообщил о неизлечимом раке.

Просила прислать мне прощальный дар – тот самый эскиз.

Иногда порываюсь рассмотреть его повнимательней, но не могу: взгляд моментально размывается. Не вижу ничего.

Мои глаза кажутся отвратительными даже в зеркале.

Что она углядела в них?

ПОСЛЕДНЯЯ СТУПЕНЬКА

Марта куда-то пронзительно вглядывалась из широко открытого окна, свесившись из него, надев очки, да настолько опасно высовывалась из оконного проема, что Лидия, служительница дома престарелых в маленьком германском городке, даже загадала: выпадет эта старая дура или нет?

Пятничный день шел к концу, никого кроме нее и старухи не было в небольшом холле, никто не мог обвинить Лидию в том, что не усмотрела за Мартой. Такое бывает редко, но бывает: хотя правила немецкие все же строги и прописаны до мелочей, за всем не углядеть, как известно. Судьба Марты мало беспокоила Лидию, тем более, что и родственников у той почти нет, не считая дочери, живущей где-то в Америке, навещающей мать раз в три года. В часы своих кратких визитов, виновато пряча глаза, Ингрид торопливо совала чаевые сиделкам. Что-то бормотала оправдывающимся тоном про занятость, про внуков, за которыми не уследишь, если только оставишь их малое время без присмотра.

А муж Марты давно умер.

То есть, старуха жила уже практически одна на этом свете.

Лидия Куц не столь давно приехала в Германию как российская немка, закончила курсы «пфлегерин», то есть тех, кто занимается уходом за стариками в домах престарелых.

Моет их. Вытирает задницы. Кормит лежачих, если это необходимо. Делает уколы, выдает таблетки. И прочие, полезные и необходимые в таких случаях манипуляции.

В общем, та еще работка. Но выбора у переселенки Лидии особо и не было: либо сюда, либо курсы кассирш, выбрала уход за престарелыми. Тогда он показался ей благороднее, чем работа за кассой. Честно говоря, причина все же банальней: с детства страдала невнимательностью, работа с деньгами страшила, перспектива быть обманутой и возмещать недостачу из своего кармана пугала. Потому и выбрала курсы ухода за стариками.

Впрочем, сиделка Лидия, будучи весьма корпулентной, старалась не перегружать себя излишними телодвижениями, делала свою работу только тогда, когда ее нельзя избежать. Или по приказу начальства.

Внезапно Марта отпрянула от окна и, свалившись в ближайшее кресло, горько зарыдала. С подвыванием, со спазмами. С задержкой дыхания. Лидия встрепенулась, подумала, что старуха задохнулась, но та несколько секунд спустя шумно втянула в себя воздух.

Старые люди, обитатели подобных заведений, плачут часто.

Но не Марта. Даже на кладбище, у могилы мужа улыбалась, сидела и весело говорила что-то камню, будучи вполне адекватной и вменяемой.

Что углядела в окне эта малоподвижная женщина оставалось непонятным, тем более, что фрау Зайферт имела завидное психическое здоровье, то есть, не выжила из ума, подобно большинству, когда его, большинство, завоевала болезнь, обыкновенно именуемая «альцгеймер». Казалось, самая долгоживущая обитательница богоугодного заведения ни в коей мере не подвержена старческому слабоумию, наоборот, часто смеялась, шутила, да и шутки ее весьма глубоки, даже врачи весело хохотали, когда Марта рассказывала им какой-нибудь смешной случай.

Согласитесь, хороший юмор ― доказательство совсем другой «болезни»: радости жизни.

Она попала сюда через девять лет после смерти мужа, будучи семидесятипятилетней: тогда стали отказывать ноги, из рук все валилось. Социальные службы решили, что ей никак невозможно далее существовать одиноко в своем доме, да она и сама это понимала…

Шестнадцать лет уже Марта жила в доме престарелых и все никак не хотел прибирать ее господь.

Лидия, увидев рыдающую старуху, даже подскочила к другому окну посмотреть: что же так расстроило ее?

Не было ничего особенного: четверо рабочих укладывали на цементный раствор плиты, делая ступеньки, спуск с пригорка, кладбище располагалось на небольшой высоте.

Лидия уже несколько дней в часы своей службы краем глаза, но особо и не всматриваясь, наблюдала за строительством лестницы, стоя с сигаретой у открытого окна.

Ступеньки получались какими-то неправильными: плиты очень тяжелые, толстые, но разной длины и ширины, хотя и выглядели подобными.

Когда недоставало какой-то части, рабочие отпиливали специальной громадной пилой кусок камня нужного размера и подкладывали на цементную подушку.

Станок противно и громко визжал, надрывал душу своим воем, от диска мощной пилы сыпались искры и каменные крошки.

Дом престарелых располагался прямо напротив кладбища.

В этом чувствовалась какая-то зловещая ухмылка судьбы, впрочем, вероятно, так и было задумано начальством, дабы из стариковского последнего прибежища далеко не таскать тех, кто окончил свой земной путь.