Waldemar Knat - Светлые дебри

Лидия всматривалась в оконную картинку, не обнаружив ничего, что могло так сильно повлиять на настроение Марты.

Хотя что-то не так… Оставалось легкое недоумение. Вглядевшись, обнаружила, что и цвет плит, что притащили рабочие, и размеры странные, а потом что-то похолодело внутри: это были могильные плиты.

Рабочие укладывали их в качестве ступенек.

Правило до сих пор работает: если могильный участок не оплачивается пятнадцать лет, нет людей, коих можно было бы обязать платить взносы по благоустройству, охране и прочему, то могила уничтожается. Памятный камень сносится и передается на нужды общины, кости покойников, захороненных на этом участке забирает специальная служба и сжигает останки в крематории.

Вот утилизацией каменных плит как раз и занималась бригада рабочих. Вероятно, община решила и далее благоустраивать местное кладбище, используя ненужные и бесхозные уже надгробные плиты как жесткое крепление грунта.

Для ступенек.

Седой бригадир с пивным пузом долго и тщательно проверял всё электронным прибором: уровнем горизонтальности.

Рабочие потом тщательно вычищали плиты, накладывая сверху тонкий слой битума и покрывая последним слоем: обычной тротуарной плиткой. Хотя и очень приличной: со специальным рельефом, дабы не было скользко в зимнее время.

Нижняя часть этих ступенек уже построена и ограждена лентой. Один из работяг, напевая что-то по-польски, электрической машиной чистил битумные швы. Выглядело красиво: темно-коричневые плитки и черные швы.

«Но чему так печалится эта старая дура, Марта Зайферт?» – возник все же вопрос у Лидии.

Она попыталась успокоить старуху, но та не реагировала ни на что, только плакала, всхлипывала, отрешенно глядя куда-то размытым взором.

Колокол на башне католической кирхи пробил пять раз, рабочие как-то разом собрались и быстро покинули кладбище, о чем-то шутливо переговариваясь по-польски, всхохатывая над своими шутками.

Муж Марты, Манфред Зайферт воевал, будучи еще мальцом в сорок пятом, но наци брали защищать фатерланд всех, кто мог держать оружие, исключения существовали только для своих. Для наци.

Юный воин же подходил под категорию «остальные», его ранило в ногу при бомбежке, налете американской авиации. Рана была серьезная, хотя все обошлось, остался жив, только вот хромал до конца своих дней: хирург удалил часть кости, одна нога стала короче другой. Неравномерные ноги не отпугнули юную Марту, она с восхищением смотрела на сияющего красавца, именно таким своего мужа и представляла.

И правда: при чем тут нога?

Тогда, на вечеринке и решила: он будет мой!

Как в воду глядела.

Родилась Ингрид, Манфред как-то непомерно буйно радовался, относясь к жене как к богине, восторгался комочку их общей плоти. Занимался дочкой все свободное время, иногда давал Марте советы, вычитанные в умных книжках про новорожденных, о которых мамочка и не подозревала. Стирал пеленки, гулял с Ингрид, всегда защищал ее от матери, если девочка шалила или что-то разбивала.

Но рожать Марта уже не могла, сильно переживала по этому поводу, а муж был настолько добр и обходителен, что всегда старался избавить ее от чувства вины:

– Марта! Ты уже сделала для мира и для меня подарок! Лучший для меня подарок! Без нашей доченьки жизнь была скучной и бессмысленной. Ты – все, что у меня есть… Ты и Ингрид!

Жизнь была нелегкой, приходилось все зарабатывать своим горбом, Манфред выучился и стал инженером в фирме, что строила авиационные ангары. Марта сначала оставалась дома, но с подросшей Ингрид появились амбиции, получила профессию лесных дел мастера, обустраивала немецкие леса, работала в заказнике, где выращивали саженцы, их потом вкапывали на проблемные участки лесного хозяйства округа.

Несмотря на хромоту, муж двигался проворно, они часто гуляли по улице или по лесу, держась за руки подобно тому, как дети держат ладошками друг друга. Манфред обладал потрясающим чувством юмора, Марте с ним никогда не было скучно. А еще у него был пунктик: любил цветы, красные розы. Часто приносил, приходя с работы, бережно обрезал, ставил в вазу в спальне. Марту это забавляло, она относилась к цветам не столь романтично, но с нежностью любила наблюдать как ее Мани смотрит на свои обожаемые красные розы. Даже жену так называл, – розой. Шутя говорил ей:

– Дорогая, я уже совсем запутался, тебя Мартой зовут или Розой?

За всю их совместную жизнь ни разу не повысил на Марту голоса. Даже когда был раздражен ― просто уходил, не желая портить отношения.

Никогда не смотрел на других женщин, для него существовала только Марта.

В каком-то смысле это был идеальный муж, Марте повезло тогда, в пятидесятые.

Но маленький осколок снаряда, разорвавший Манфреду берцовую кость, остался незамеченным хирургом, да так и застрял на долгие годы в голени. Со старением организма, снижением защитных сил осколок дал осложнения, а потом и опухоль образовалась. Врачи боролись, но тщетно. Манфред умер.

Незадолго перед смертью сказал своей Марте:

– Если бы еще раз родился, то женился бы снова только на тебе. Только на тебе. Ты лучшее, что было в этой жизни. Знай это.

Марта тотчас же заревела, но Манфред засмеялся сквозь боль, говоря, что любящие друг друга супруги обязательно встретятся в другой жизни, после смерти, и что эта жизнь была только проверкой, и что там, в загробном мире начнется их настоящая жизнь, вечная жизнь бесплотных существ. Призывал ее не плакать, а только радоваться предстоящей встрече. Там.

Заказала надгробную плиту своему Манфреду. Обсуждала проект с Ингрид, долго делали, наконец установили.

В верхней части белого мраморного надгробия была вделана красная роза из обломка итальянского мрамора.

Красный мраморный кусок вместе с пересылкой вышел очень дорого, но стоил того: рисунок камня на срезе выглядел столь затейливо, что повторял лепестки розы, выходило волшебно.

Впервые пришедшие посетители кладбища, завороженно смотрели на розу, она была нереально прекрасной на белом полированном камне.

Искусство бывает не только в музеях, оно часть нашей жизни, надо только пристальней смотреть по сторонам.

Первые месяцы Марта часто приходила на могилу мужа, потом все реже и реже: суставы такая вещь, что с ней не поспоришь.

Исправно платила взносы на кладбище, пенсия прилична.

Когда откладывать свое переселение в дом престарелых стало невозможно, первым делом поинтересовалась в социальной службе: как будет обстоять с кладбищенскими взносами? Ведь и ее должны будут похоронить рядом с Манфредом!

А как же?! Она хочет лежать со своим Мани!

Сотрудник ведомства заверил, что поскольку их дом и оставшееся имущество, равно как и и пенсия отходят дому престарелых, то и все необходимые отчисления будет делать руководство этого дома в течение еще ста лет.