Елена Оуэнс - Горький вкус соли

Рвано дыша, прижав ладони к груди, Дуня метнулась на задний двор, но, увидев Снежку, остановилась. Дуновение ветра немного успокоило её.

«Было же что-то хорошее… только что? – она попыталась вспомнить и ухватиться за последнюю мысль, давшую ей маленькую радость. ― Ах, телогрейка! – она слегка улыбнулась, подошла к лошади и погладила её по морде. ― Когда же он взять-то её успел? Ах, сорванец, ведь умён же!» – Дуня догадалась, что Гришка взял телогрейку, когда она полезла в подпол.

– Снежка, Снежечка… – приговаривала Дуня, распрягая лошадь.

Та стояла смирно, будто понимая всё, что творилось у хозяйки на душе, и даже глаза её, полуприкрытые длинными белыми ресницами, такие же грустные, как и Дуни, поблескивали в полумраке, отражая печальный свет луны.

– Устала, милая, устала, моя пригожая. Пойдём домой, покормлю тебя, – хозяйка завела Снежку в хлев и надела ей на морду торбу с овсом.

Коровы во дворе мычали, просили дойки. Направив их в свободные стойла, которые всегда имелись на такой случай, Дуня погладила их по холкам:

– Сейчас, милые, сейчас, мои хорошие, подождите еще чуть-чуть.

Надо было вернуться, взять подойники и корм для собаки и гусей.

«Господи, заступись», – прошептала она, мысленно перекрестясь, зашла обратно в дом, остановилась в сенях и прислушалась. Из кухни не доносилось ни звука. Она сняла косынку, вытащила шпильки из пучка, густые длинные волосы тяжёлыми волнами упали на плечи. Дуня расстегнула верхнюю пуговицу на платье, нащипала щёки, покусала губы и вошла на кухню. В это мгновение рука её мужа как раз поднималась для очередного удара. Витя лежал на скамье молча, не кричал и не плакал, только стиснул зубы и крепко ухватился руками за скамью, чтобы тело не тянулось за плетью в ответ. Кожа ребёнка на ногах, ягодицах была содрана, сукровица желтела на бледном теле. Дуня, стараясь не смотреть на сына и не показывать голосом свою жалость, подбоченилась и задорно, насколько она могла подавить в себе горькие чувства, взглянула на мужа:

– Есть будешь? Щи и плов приготовила. Соседи вчера овцу зарезали, мясо дали, так что с мясом.

Рука Фёдора повисла в воздухе.

– А что, плов – это хорошее дело, – сказал он и посмотрел на ягодицы сына, раздумывая, добавить ли ещё.

– Я баню затопила. Пойдёшь? Иль я одна?

Фёдор поднял глаза на жену. Распущенные каштановые волосы, зелёные глаза, румяные пухлые щёчки – она стояла, ладонью одной руки упираясь в печь, а второй – в своё бедро, выгодно подчёркивая все женские изгибы, которые казались ещё более чувственными под глухим платьем в пол. Будто прочитав его мысли, Дуня облизнула алые губы.

– Хорош, давай, разлёгся тут! – рявкнул он сыну. – Марш в свою комнату и не высовывайся мне, пока не прибил. В следующий раз будешь знать, как поджиги делать! Инвалидом же мог остаться, дурак! А старший вернётся – все мозги вышибу, так и передай! Увидишь этого труса – скажи, чтоб и не возвращался.

Витя медленно встал со скамьи, всё также медленно надел штаны и, слегка пошатываясь, на ощупь пошёл в свою комнату.

Дуня тем временем, довольная, что хотя бы в этот раз смогла остановить мужа на полпути, шустрила на кухне: наливала щи, нарезала ржаной хлеб, выставляла на стол соль, лук.

– Может, настоечки? – спросила она, стараясь говорить как можно ласковее.

– Ну, давай, рюмочку можно, – ответил муж, потихоньку отходя.

Дуня слазила в погреб, сняла с полки початую бутылку абрикосовой настойки, заткнутую тряпицей, налила в рюмку и поднесла мужу.

Фёдор выпил залпом, довольно крякнул и стал хлебать щи, закусывая хлебом и сырым луком.

– А что сама-то? Себе-то тоже налей! – сказал он жене, смягчаясь.

– Да коровы ещё не доены, – ответила Дуня.

– Ну, давай уже, быстрей, голуба. Молоко ж у них пропадёт.

Дуня схватила подойники и поспешила из кухни.

Витя лёг на кровать животом вниз и уткнулся головой в подушку. Казалось, всё тело горело. Он чувствовал, как штаны прилипали к коже, пропитываясь липкой сукровицей всё больше и больше.

«Ненавижу… "Битие определяет сознание", – передразнил Витя отца. ― Не верю. Не мог Маркс 11 11 Карл Генрих Маркс – немецкий философ, экономист, писатель, общественный деятель. Считается одним из основоположников коммунистического движения. В настоящее время ведутся споры, кто именно сказал эту фразу: Карл Маркс или Георг Вильгельм Фридрих Гегель, что, однако, не останавливает использование этой цитаты в разных интерпретациях в зависимости от целей использующего. такое сказать… Врёт всё. У Томки спрошу. Нет, лучше сбегу из дома. К морю. Стану капитаном. Как у Жюля Верна. Пятнадцатилетний капитан… А матери и сёстрам пришлю фотокарточку. В белой форме, с золотыми погонами. Мать будет ходить везде в посёлке и показывать всем. А отец будет локти кусать, да не достанет», – думал Витя, стараясь найти позу, в которой было бы не так больно лежать. Наконец он свернулся калачиком и, счастливый, весь в своей мечте, уснул.

– Вить, – он услышал шёпот матери.

Он очнулся. В доме стояла тишина. Серебристый лунный свет мягко проникал в светёлку, и слышно было мерное тиканье часов в горнице.

– Что? – прошептал он в ответ.

– Портки сыми, а то присохнут. Потом не отодрать будет. Давай помогу.

– Не надо, я сам. Ты иди, а то отец услышит.

Мама ничего не ответила, вышла. Витя встал с кровати и осторожно начал снимать штаны. Всё-таки они уже прилипли. Боль вернулась, вонзив миллионы жгучих колючек в кожу. Он стиснул зубы.

«Заткнись. Хочешь быть капитаном? Не ной. А как дед? На линкоре? Их там фашисты колотили, а я портки снять не могу».

Он повесил штаны на спинку стула и аккуратно расправил, воображая стрелки на матросских брюках.

«Нет, вместе сбежим, с братом. Вместе капитанами станем. Как он там? Холодно, небось, в лесу-то. Завтра сбегаю в шалаш, еды ему принесу. Да тихонько, чтобы отец не заметил. Мать сама же и соберёт, всегда давала», – и он опять уснул.

Нина перескакивала с бревна на бревно, не отставая от старшего брата, Сашки. Застёжка на правой сандалете разболталась, и нога все время соскальзывала с местами оголённых стволов, норовя попасть в ловушку между хлыстами 12 12 Хлыст – в лесозаготовительных работах, ствол поваленного дерева, отделённый от корневой части и очищенный от сучьев. , но Нина в самый последний момент успевала перепрыгнуть на другое дерево. Вокруг она не смотрела, только под ноги. Да и незачем было, она знала лесосеку с закрытыми глазами: скоро закончатся штабеля, за ними будут мужики с топорами и пилами, мама называла их вальщиками, а потом делянка разделится на две дороги: одна – на станцию, к лесопогрузке и новенькой конторе с красным флагом над ней, а вторая – домой, в посёлок. Главное сейчас – не думать, а бежать, во что бы то ни стало не отстать от Сашки, гнавшегося за соседским мальчишкой, Васькой Турликом. Оба были старше её, и Нина с трудом поспевала за ними.