Татьяна Багряна - Вера для Верки. Часть 1

Когда Верочке вручили шесть тысяч за сшитые шторы, у неё аж в горле пересохло. Показалось так неловко: «Да что вы, да как же так, да зачем. Я же от души». Но родственники упрямо остановили её руку с деньгами и скрылись за дверью.

Весь вечер она ходила сама не своя. Какое-то странное чувство стыда, вины за то, что взяла эти проклятые деньги. Села пить чай, и расплакалась. До того стыдно это все было, как-то унизительно.

Ночью Вера вертелась и не могла уснуть. А потом перед собой увидела бабушку. Та грозила сухонькой ручонкой и приговаривала: «Не смей брать у чужих. Не будет тебе добра».

«Господи, бабушка, мне уже столько лет, в жизни не взяла чужого. Свое отдам, но чужого не возьму». Как бы трудно ни было, Верка никогда не просила помощи: умереть, но лишь бы не просить. «Гордые не молят у дороги…», – приговаривала мама.

И вот эта клетка ограничений впилась в ребра, в спину, в горло: «Только не просить, терпеть, ползти, держаться, но не выдавить из себя простое: «Помоги». Всё сама, все одна, как птичка об лёд. Даже у мужа копейку стыдно взять было.

Постепенно чёрное молоко ночи загустело, глаза закрылись, и Вера понеслась в какую-то глубокую трубу. Снилась бабушка, отец, мама… Снилась маленькая Верка с нелепым красным бантом в волосах. Мама хмурила брови и ругала её, отец строжился и тоже что-то кричал. А она была такая беззащитная и одинокая перед ними. Маленький воин внутри неё упрямо стоял на посту. Маленький воин делал всё, чтобы доказать, что она, Вера, живая, что она достойна!

Потом братик Павлуша. И вся опека наконец-то перешла к нему. Пусть не любят, пусть одна, но лишь бы не уничтожали, не давили, не душили её маленькую детскую свободу.

А потом Веру выкинуло в белоснежное сияющее пространство. И она увидела маму. Мамы не было в живых давно, а тут она стояла такая молодая весёлая. Смотрела на Верку глазами, полными такой любви. Никогда при жизни она так не глядела. У Веры аж защипало в носу и слезы нахлынули: «Мама, прости меня. Прости меня, дуру, я все время думала, что не нужна вам. Всю жизнь доказывала, что я чего-то стою, мне так хотелось, чтобы вы меня просто любили.»

Мама положила ей на макушку тёплую сухую ладонь и молча погладила по голове. И Верке стало так легко-легко, будто ушло что-то глупое и ненужное.

Затем голос в голове ласково сказал: «Посмотри на свои ладони. Правой ладонью ты благо-даришь, левой – благо-принимаешь. Если не принимаешь, то и дарить будет нечего, поток иссякнет. Принимай…»

И такой жар пошёл через сердце. Вера увидела, как вся планета покрыта золотой сияющей сетью от человека к человеку, от сердца к сердцу, от природы к человеку и обратно. И там, где не было доброты, не было принятия, любви, доверия, чернели, умирая, участки живой материи. Она шла через эту сеть света, подходила к тёмным местам и словно зачарованная шептала губами: «Благо дарю, благо принимаю». И видела, как оживает пространство, включается жизнь…

Утром Вера проснулась все ещё ясно помня этот странный сон. Внутри впервые было легко и спокойно.

Вечером встретилась с клиенткой, взяла заказ на шторы. И впервые в жизни назвала цену, честную, достойную, действительно, сколько стоил её труд, её опыт, обучение, её время, которое она могла бы потратить на отдых, семью, саморазвитие. Клиентка с радостью согласилась.

Тогда Верочке показалось это таким странным.

Потом было ещё много больших заказов, интересных работ. И когда ей было неловко назвать вдруг цену, она, тихо улыбаясь, и шептала про себя: «Благо-дарю, благо-принимаю». От сердца к сердцу.

История началась в 7м классе, когда у Веркиного класса началась История. (Забавный каламбур!)

Директриса, которая вела предмет, была суровая статная женщина с властным взглядом и голосом. Что-то в чертах её лица напоминало императора Наполеона с картинки учебника. Сказать, что Вера её не любила, нет, она её ненавидела всем своим пылким юным сердцем. «Горгона», так за глаза все звали директрису, – давила, прессовала, уничтожала любые проявления свободы.

Года за два до этих событий отец привёз из командировки черный дорогой плащ из монгольской кожи для мамы. Но плащ оказался бессовестно мал, и долго лежал, ожидая, что мама похудеет килограмм на десять. Потом его распороли, хотели расставить. Однако кожа оказалась такой плотной, что, сломав несколько иголок, в результате, отчаялись самостоятельно перешить.

В ту осень с деньгами было совсем тяжело. Верка за лето вытянулась, но купить новую куртку было не на что. Старая пальтушка и так была с надставленными рукавами перешитая из отцовской.

И тут мама нашла выход: знакомая в швейном ателье совсем недорого соорудила Верке из распоротых кусочков черную короткую «косуху». Тогда в таких ходили только рокеры и рок-звезды. За вечер Вера сшила себе черную прямую неприлично короткую юбку из папиных старых брюк. На рынке подешевле мама купила ей крутые высокие ботинки на шнуровке и высокой подошве- «трактор».

Весь её юный образ «сверх моды на вершок» был соткан из нужды, нищеты и огромного желания жить и нравиться. Вера, гордо расправив плечи, вышагивала с утра в школу, невозможно счастливая от собственной красоты.

На втором уроке зашла секретарь и вызвала девчонку к директору.

Горгона сидела за огромным полированным столом и всем своим видом давала понять, кто тут Хозяйка. При виде взъерошенной Верки она грузно поднялась, подошла, и нависнув своим мощным барельефом, начала властно отчитывать, громыхая на весь кабинет: «Ты что же думаешь, что все тебе позволено? В коже она ходит, посмотрите на неё, вырядилась, как на панель. Ты, дрянь, жизни не знаешь, а красуешься. Стыдно богатством трясти. Что нам всей школой за твою куртку выплачивать, если украдут? Больше не смей являться в таком виде! И мамаша твоя завтра чтоб в школу пришла».

Верку изнутри колотило будто током: «Да что эта тварь вообще знала об их жизни, как она смела.»

«Чтоб ты сдохла, ненавижу!» – крутилось в голове.

Вера гордо подняла подбородок и дрожащим от негодования голосом сказала: «В куртке ходить буду, другой у меня нет. Украдут, значит, украдут. Мама моя работает и в школу прийти не может. И я поводов не давала, чтоб её вызывать.»

Внутри трясся маленький беззащитный мышонок, но она виду не подавала и готова была сражаться с этой гадиной на смерть.

Горгона хмыкнула, и отползла в глубину кабинета: «Ишь, какая. Ну посмотрим ещё, иди».

С тех пор в Веркином сердце начал тлеть уголек ненависти. История и так была не из любимых, а теперь и вовсе стала ненавистной.

Вера много читала. В одной из книг встретилось изречение, что с каждым новым королём пишется новая удобная властителю история.