Владимир Ведерников - Биенье сердца моего

Это было не ново. Предсельсовета каждый год до одури ругался с цыганами, располагавшимися на лучших покосах. Ходил даже по округе анекдот, как предсельсовета, наорав на старшего цыгана за потраву луга, бросил:

– Даю тебе штрафу триста рублей!

– Ой, спасибо, хороший человек! – заулыбался цыган. – В какой кассе можно будет получить?..

Тянулся лог вдоль нашей деревни километра на три. После весеннего половодья буйно росли в нём травы и косили в логу колхозники из года в год на себя.

По берегу лога вилась едва заметная тропка. Иду по ней, вспугивая прыгучих кузнечиков. В разморённом зноем воздухе изломисто покачиваются сизые ели на противоположном берегу. Внизу, в густых спутанных травах, пофыркивая и отмахиваясь от мух хвостами, паслись разномастные цыганские кони. Невдалеке, в развилке лога, белели палатки цыган.

Сено высохло. Легко шуршало под граблями, пахло таволгой. Работая, я вдруг поймал себя на мысли, что не хотел бы, чтобы предсельсовета прогнал цыган. Втайне я очень хотел увидеть вчерашнюю цыганку… но, когда увидел, вдруг растерялся.

Она шла со стороны речки, тихонько напевала, выдёргивая с корнями из травы какие-то длинные стебли. Она была всё в той же красной юбке и белой кофточке – сама как цветок на зелёном лугу. Занятая своим делом, она не сразу заметила меня. Увидев, вскрикнула испуганно и побежала прочь. Развевались чёрные волосы, мелькали из-под длинной юбки босые ноги.

Я помахал ей успокаивающе рукой, а у самого гулко зачастило сердце, горячий пот выступил на лбу. Узнав меня, цыганка вернулась, уселась на бугре и, обхватив колени руками, смотрела на меня. Мне неловко было работать под её взглядом, но делать было нечего и я продолжал сгребать сено, стараясь как можно реже поглядывать в её сторону. Я уже заканчивал работу, как она появилась передо мной, – насторожённая, готовая в любую секунду убежать.

– Дай я! – сказала она и выхватила у меня грабли.

Сгребать сено ей определённо нравилось. Молчаливо улыбаясь, она ловко работала, бросая на меня хитровато-горделивые взгляды.

– Всё? – спросила она, закончив.

– Всё! – ответил я.

Она положила грабли на землю, с разбегу упала на копну 30 30 Уплотнённая конусообразная куча сена или соломы, обычно складываемая на месте уборки. сена, лежала, покусывая травинку, с любопытством разглядывала меня. Потом вскочила:

– Пойдём цветы собирать! Я сплету тебе венок.

Подхватила пучок травы, что собрала в логу.

– Что это? – спросил я.

– Это… лекарство, – ответила она и побежала по колючей, синеющей мышиным горошком, отаве 31 31 Трава, выросшая на месте скошенной в том же году. в сторону речки. Я подсунул грабли под копну и пошёл за ней.

Неистово скрипели кузнечики. Случайный ветерок, забравшись в лог, весело трепал кудрявые травы, катил сизые волны по метёлкам тимофеевки, тряс жёлтыми гребешками погремков-звонцов, ерошил на склоне полоски травки-ржицы. Душно пахли спелые травы, клонились перезрело к земле. Не все ещё успели выкосить свои участки и лог пестрел проплешинами. Разметочные колышки белели на примятых извилистых стёжках…

Цыганка подбежала ко мне, разжала кулачок. На ладони её сидел большой бурый кузнечик. В ту же секунду он спрыгнул в травы. Мы рассмеялись. Я протянул цыганке пучок земляники. Она улыбнулась, взяла его левой рукой – в правой она держала охапку ромашек и какой-то целебной травы – и принялась прямо ртом сощипывать с пучка сочные красные ягоды.

– Тебя как зовут? – спросил я.

– Зачем тебе?

– Надо!

Она повертела общипанный пучок земляники, бросила его на землю, взглянула на меня искоса и спросила:

– А тебя?

Я ответил.

– Меня – Рега! – сказала она. – Вообще-то Регина, но так меня зовёт только отец. Остальные – Рега.

– Красивое имя! – заметил я. – Впервые слышу.

– Оно не цыганское. Как-то не по-нашему оно обозначает «королева». Ну, царица… Отец в молодости любил женщину с таким именем. В Одессе. Это он меня так назвал. Мать хотела Джелмой…

Мы сидели на берегу речки. Регина, вся обложившись цветами, плела венок, не обращая на меня никакого внимания. Сноровисто работали её ловкие руки, что-то загадочное, таинственное чудилось мне в её сосредоточенном лице, изредка освещаемом скупой потайной улыбкой. Я с интересом глядел на её колдовство над венком, и необычная, нездешняя красота её вызывала во мне жаркий озноб, и вдруг мне захотелось поцеловать её. Я испугался этого желания, застыдился и резко отвернулся от неё.

Сверкала солнечными бликами речка, сонно шелестели вблизи ивняки, из овражка одуряюще пахло цветущим донником. Над сосновым бором осторожно кралось прозрачное облачко…

Регина сплела венок, надела себе на голову и повернулась, улыбаясь довольно, ко мне.

– Ты настоящая королева! – восхищённо воскликнул я.

На неё боязно было смотреть: настолько она была красива. Сверкающей короной лежал венок на её тёмных как ненастная ночь волосах. Среди жёлто-белых ромашек голубели колокольчики, золотыми крапинками вплелись нивяники, как драгоценные камни рассыпались по венку нежные головки клевера…

– Правда, красиво? – обрадовалась она. Осторожно, обеими руками, сняла венок и протянула мне. Я приподнялся, подставил голову и тяжёлый венок опустился на неё. Совсем рядом были её полураскрытые влажные губы и я, отчаянно припал к ним.

Она не оттолкнула меня. Она лежала на траве, раскинув руки, и лицо её не выражало ни отчуждения, ни испуга, ни радости. Я неловко целовал ей глаза, брови, щёки. Вдруг она, извиваясь, выскользнула из моих объятий, вскочила на ноги, подхватила с травы растрёпанный венок и отбежала в сторону. Я лежал счастливый и оглушённый случившимся.

Через некоторое время Регина склонилась надо мной, погладила мне щёку.

– Ты хороший! – тихо сказала она.

Я замер, боясь вспугнуть эту ласковую руку. Но не выдержал, поймал её и прижал к своим губам. Мне стыдно было взглянуть на Регину, но я решился. Она была серьёзна, как-то тихо и покорно серьёзна, и не было у неё в глазах обиды, не было и страха – какая-то спокойная женская мудрость светло стыла в её расширенных зрачках. Она решительно нагнулась и коснулась губами моих губ. Я схватил её за плечи, притянул к себе…

Мы встречались каждый день. Уходили в лес, на речку. Пухли от поцелуев губы. Мы растворялись друг в друге с самозабвением ликующей молодости.

Регина плохо читала. Я брал с собой книги, читал ей вслух, заставлял читать её. Она спотыкалась на словах, смешно шевелила губами, читая фразу сначала про себя, а уж потом произнося её вслух. Надоедала ей книжка – она отбрасывала её в сторону, прижималась ко мне и тянулась губами. К вечеру она уходила в табор. Иногда я давал ей что-нибудь из продуктов, чтобы не ругали её, что ничего не приносит. Родители удивлялись моей отрешённости от жизни, отец поругивал за безделье. Не догадывались они, что пришла ко мне первая любовь…