Геннадий Попов - И это все о нем

Гриша был самым обыкновенным мальчиком. Он не передвигал взглядом предметы, не читал на расстоянии мысли, не играл по памяти симфонии Шостаковича, не возводил в уме в степень числа. В общем, мальчишка и мальчишка. Настолько он был обыкновенный, что его мама даже расстраивалась и говорила ему с упреком: «У всех дети как дети, а ты… Вон у моей сотрудницы дочь на шпагат садится».

И тем не менее одно качество, заслуживающее внимания, у Гриши все-таки было. Дело в том, что он мог предсказывать будущее. Ну, предсказывать не предсказывать, а что произойдет в будущем, он знал. Откуда он знал – неизвестно, но никогда не ошибался.

Сначала эту Гришину способность стали использовать одноклассники. «Скажи, Гриша, – приставал к нему сосед по парте Бычков, – выпорют меня сегодня дома за двойку или нет?» – «Выпорют, Бычков. Обязательно выпорют», – обещал ему Гриша. «Ну, ты, Гришка, даешь! Откуда только ты все знаешь?!» – удивлялся на следующий день Бычков, осторожно присаживаясь на край парты.

Затем и дома все чаще стали обращаться к Грише. «Уж и не знаю, ехать мне к сестре в деревню или нет?» – спрашивала бабушка. «Не езди, бабушка, не езди, старенькая, – горе случится: очки потеряешь», – предупреждал Гриша. И бабушка в очередной раз откладывала поездку.

«Интересно, – вслух рассуждала мама, – выкинут завтра в нашем универмаге что-нибудь или нет?» – «Выкинут, – обещал Гриша. – Что-нибудь завтра обязательно выкинут». И мама с самого утра бежала к открытию магазина.

«Предстоит тебе, папаня, завтра дальняя дорога, казенный дом и червонная дама», – монотонно завывал Гриша, глядя на отца широко открытыми глазами. «Я еду в санаторий, при чем тут какая-то дама?! – возмущался отец. – Что ты мелешь, пуп ясновидящий?! А ты чего его слушаешь?!» Последняя реплика относилась уже к супруге.

Прослышав о Гришиной способности, стали к нему обращаться сначала соседи, а потом и вовсе со всех концов нашей необъятной Родины. Приходили к нему сверстники, взрослые дяди и тети и совсем старенькие бабушки и дедушки. Шли к Грише сталевары и колхозницы, моряки китобойной флотилии, акробаты, жители Крайнего Севера и хлопкоробы, мичманы, певцы, политики, люди без определенных занятий, просто любопытные и все остальные.

Иногда Гришу, чтобы что-то спросить, даже с уроков вызывали. Учителя сначала возмущались, а потом привыкли и сами стали к Грише с вопросами лезть. Типа: «На следующий год в школе снова будет очередная реформа или наконец оставят в покое?», «Появятся ли наконец учебники, по которым можно будет учить детей?», «Будут ли наконец в школе тетради и компьютеры?».

На какие только вопросы Грише не приходилось отвечать.

Часто приходил к Грише один милиционер (так раньше полицейских называли). Садился на табуретку и спрашивал: «Ну что, поймаю я завтра преступника?» – «Нет, уйдет от вас преступник», – отвечал Гриша. «Вот и я думаю, что уйдет. Чего ему не уйти?» – соглашался обычно милиционер. Посидит еще немного, покряхтит и уходит снова ловить преступника.

Или завалятся шумной гурьбой кооператоры (так раньше называли самозанятых): «Скажи, Гриша, а вот как позакрывают кооперативы – куда нам деваться?» – «Одни позакрывают, другие откроют», – успокаивал их Гриша. «И то верно!» – радовались кооператоры и дарили Грише разные кооперативные игрушки.

Следом за кооператорами заваливались шумной гурьбой рэкетиры (рэкетиров и раньше так называли): «Скажи, Гриша, а вот как позакрывают кооперативы – куда нам деваться?» – «Одни позакрывают, другие откроют», – успокаивал и их Гриша. «И то верно!» – радовались рэкетиры, и забирали у Гриши разные кооперативные игрушки.

Иногда заходил человек в кепке, с крепко зажатой в руке газетой и горящим взглядом. Он долго мялся, не решаясь задать главный для него вопрос. Наконец, пересилив волнение, интересовался: «Как там наши, демократы, продержатся?» Задав вопрос, сторонник демократии с надеждой смотрел на Гришу. И Гриша не подводил: «Демократы продержатся». – «Главное, чтоб гласность была. Это сейчас важно». – «Гласность пока будет». – «А Ельцин как?» – «Ельцин в порядке». – «Главное, чтоб Сталина не реабилитировали». – «Сталина не реабилитируют». – «Это очень важно».

Шли к Грише военные, генералы и прапорщики, маршируя по пути. «Здравия желаем! – приветствовали они по-военному Гришу. – Скажи нам правду, не воспользуется ли коварный враг нашей конверсией?» – «Не волнуйтесь, товарищи военные, нашей конверсией никто и никогда не сможет воспользоваться», – как мог, успокаивал военных Гриша. «А прекратятся ли нападки на нашу славную армию?» – «Не волнуйтесь, товарищи бойцы, покритикуют и успокоятся». Услышав это, военные успокаивались и тихо маршировали себе обратно.

Но чаще всего собирались под Гришиными окнами толпы людей с транспарантами. Всех их интересовал один вопрос: «Победит ли перестройка?» Знал Гриша ответ и на этот непростой вопрос: «Обязательно победит. Для того она и начата, чтобы победить».

И не было случая, чтобы Гриша не смог предсказать того, что произойдет в будущем.

Но вот однажды к Грише пришла старушка. Эта старушка была старой-престарой. Ей было лет, наверное, сто или даже двести. Ведь старые старушки могут жить сколько угодно. Она погладила Гришу по голове и спросила: «Скажи, внучок, будем мы жить когда-нибудь по-человечески или нет?»

И вот тут впервые Гриша ничего не ответил. Он только наклонил голову и, спрятав глаза, тяжело вздохнул. И было непонятно: то ли он не знал ответа на этот вопрос, то ли просто не хотел огорчать старого человека.

У Григория Федоровича в жизни все было хорошо. Квартира 37,5 кв.м., двухкомнатная. Блочный дом, пятиэтажный. Кухня 5,5 кв.м. Балкон. Все хорошо. И, главное, с личной жизнью никаких проблем не возникало. Поскольку ее, личной жизни, у него и не было. Так что все хорошо. Ну, за исключением разве что этажа. Если бы не этаж, то вообще все было бы просто замечательно. И дело не в том, что пятый, против пятого этажа он ничего не имел, а в том, что последний. Да и с этим можно было смириться, если бы ни голубь. Этот наглец взял себе в привычку ходить по крыше. Да и это еще полбеды. Ходил бы да и ходил себе. Но голубь – вот что самое неприятное – топал. Вот так топал: топ-топ, топ-топ, топ-топ… Целый день. Ночью, врать не буду, не топал. А может быть, и топал, только Григорий Федорович ночью спал и никакого топота не слышал. Хорошо спал Григорий Федорович.

А днем, когда вконец надоест голубиное топанье, Григорий Федорович выйдет на балкон, задерет голову и смотрит вверх. А с крыши голубь голову свесит и смотрит на Григория Федоровича.

«Ты чего тут топаешь, а? – потеряв терпение, спрашивает Григорий Федорович. – Ты – голубь, птица гордая и независимая, ты летать должен, парить в небесах на радость всем. А ты топаешь тут целыми днями, словно конь какой. Только кони в отличие от тебя делом занимаются, а не по крыше топают. А если тебе так приспичило, будь добр, спустись на землю и топай там сколько влезет. А на крыше изволь, братец, соблюдать правила общежития. Это хорошо еще, что у меня детей маленьких нет. И жена ничего не слышит, поскольку ее, жены, тоже нет и не было никогда. Но это твое топанье все равно мешает и изводит. И как с ним бороться, просто ума не приложу, хоть участкового вызывай, честное слово».