Ядвига Симанова - Иллюстратор

Я знал ответ, но не хотел усугублять ее раздражение. Вместо этого я сжал ее холодную руку и поцеловал как в первый раз. Аурелие не отстранилась.

Да, поистине она не производит впечатление девушки, потерявшей голову от любви, чем выгодно отличается от меня. Но не все ли равно? Пускай так, и да здравствует вечное «сегодня», раз в нем есть ты, Аурелие!

Но в один из дней она не появляется, не появляется и на следующий. Дорогой через лес я направляюсь к ее дому, чувствуя смятение. Что, если я навязываюсь, если я больше не угоден, не нужен, если я надоел, наскучил со своей любовью. Но все равно иду, в неведении мне не найти покоя. Я вижу ее дом, она сидит на скамейке в яблоневом саду вся в слезах. Заметив меня, она закрывает лицо руками, продолжая рыдать. Я ошарашен – никогда не представлял Аурелие плачущей. «Дело не во мне», – думаю я с облегчением (оказывается, и мне не чужд эгоизм влюбленного). Стыдно признаться, но я даже рад видеть ее плачущей. Так она кажется слабой, беззащитной, уязвимой и потому более близкой и не такой холодной, наконец.

Подхожу и спрашиваю, что случилось и почему моя любимая плачет. Обнимаю ее, но она продолжает рыдать, всхлипывая в моих объятиях. Смотрит на меня – глаза по-прежнему сияют холодным синим блеском, и слезы не в силах растопить этот лед.

– Древо познания… оно больше не производит элементал… Оно… засыхает!

«Как такое возможно?» – думаю я.

Аурелие на днях все-таки выполнила мою просьбу – показала, как работает ее ремесло. В самом центре яблоневого сада расположилась старая яблоня с массивным стволом и густой кроной; ветви ее, странным образом переплетаясь, походили на вены. Аурелие называет эту яблоню Древом познания. Древо не дает плодов, но производит элементал – субстанцию темно-синего цвета, которую Аурелие добывает из дерева с помощью специальной выводной трубки.

– Это элементал знания, – пояснила Аурелие, переливая полученную субстанцию в стеклянный сосуд.

Далее она взяла меня за руку и повела в сторону дома.

– Это своего рода ритуал, и он не предназначен для посторонних глаз, – произнесла с кокетливой усмешкой.

Ожидание было волнительным и многообещающим, и я не обманулся. В комнате стояла купель с уже подогретой водой, пар от которой поднимался, заполняя помещение теплой влагой. Аурелие наклонила сосуд с элементалом над купелью, уронила в воду несколько капелек жидкости, затем, не поворачиваясь, сняла платье, обнажившись полностью, и так застыла в облаке пара и блуждающих по стене теней, а я замер в восторженном оцепенении, созерцая совершенство, совершеннейшим дураком, не способным ни говорить, ни действовать.

Тем временем она погрузилась в купель, которая сразу же засияла ослепительным блеском, и цветок в ее сердце был центром этого сияния. Она казалась спящей, но ее состояние не было сном в обычном понимании. Тело погружалось в сон, но сияющий цветок, не зная сна, соединялся незримыми нитями с человеческой анимой, и по ним, будто кровь по рекам вен, бежал по течению вниз элементал знания, чтобы потом вернуться исполненным света мудрости и познания, идущего от обновленного человека Нижнего мира.

В тот день мне открылась тайна ремесла Аурелие, и в тот день я вновь писал ее портрет. Только на этот раз я задействовал воображение и не стремился достичь идеального сходства, ее лицо я скрыл в тени, акцентировав внимание на тонких изгибах тела, а на месте солнечного сплетения изобразил красный лотос, слегка прикрывающий лепестками округлые груди; лотос мерцал бликами различных оттенков красного – от бледно-розового до пурпурного.

С тех пор как Аурелие ворвалась в мою жизнь, она будто бы эту жизнь поглотила. Несомненно, это того стоило, даруя неизведанное доселе, ни с чем не сравнимое счастье. Но во всем этом было что-то неправильное, даже разрушительное, и я наконец понял, что именно: я ежесекундно терял самого себя, растворяясь в ней без остатка. Я и не заметил, как все мое существование стало полностью подчинено ей. Камаэль-художник скоро исчезнет в ледяном свете величественно прекрасной Аурелие. И станет ли любить Аурелие эту пустоту? Конечно же нет. Но лед ее настолько притягателен, моя зависимость необратима, и возврата нет, и прошлого не изменить. Если только… Внезапно я осознал то единственное, что всегда останется свободным от Аурелие, – мое созидание, мое творчество.

И в эту секунду я целиком отдался вдохновению, сделав последние штрихи к портрету, где центром внимания был сияющий лотос, а не она, и на этот раз мне было глубоко безразлично ее одобрение. Тут же я решил во что бы то ни стало оставить портрет у себя, тогда как предыдущий я подарил ей.

И что же? Аурелие с минуту озадаченно разглядывала портрет, затем мило улыбнулась и, ни слова не промолвив больше, оставила мне простор для размышлений. А портрет, как и было решено, украсил мой дом.

И вот сейчас, склоняясь над безутешной девушкой, я слышу о том, что Древо познания, через которое она творила свое чудо, засыхает, а значит, сияние цветка, пробудившего мое вдохновение, более не доступно взору.

– Этого не может быть! – вновь повторяю я.

– Убедись сам!

Аурелие подводит меня к дереву, и я не узнаю его: листья пожелтели, а ствол покрывает сухой нарост зачерствевшей коры, при трении рассыпающейся в пыль.

– Давно с ним такое?

– С позапрошлой ночи. По прошествии той ночи с ним что-то произошло, и оно начало увядать. Сегодня утром стало еще хуже. Что-то отравляет его.

– Ты говоришь, ухудшения заметны после ночи? А днем его состояние не меняется?

– Нет, следы увядания проявляются только по утрам.

Я обнимаю ее дрожащие плечи, заглядываю в ее глаза, в которых застыли слезы:

– Мы выясним, что это, я обещаю.

Мой план прост, и подходящее для него время приближается. День уступает место сумеркам, когда силуэты расплываются, сливаясь воедино с предметами, становясь почти незаметными, чтобы вскоре и вовсе потеряться из виду с наступлением ночи.

Я прячусь в ветвях раскидистого куста орешника, откуда Древо видно как на ладони; стою, не двигаясь – в ожидании – и не отрывая глаз от драгоценной яблони.

Первые полчаса проходят – и ничего, в следующие полчаса тоже ничего не происходит. Идет второй час ожидания, и бдительность постепенно ослабевает, мои конечности затекают без движения, и я начинаю переминаться с ноги на ногу, разгоняя кровь.

Вдруг чуть поодаль слышится шорох, похожий на шелест веток, непрерывный, плавный, нарастающий в ночной тиши. Замираю. Шорох становится слышнее. Сквозь непроглядную тьму по исполосованной древесными корнями земле в направлении Древа медленно двигается существо. Напрягая всю остроту зрения, я с трудом распознаю змею – длинную, узкую, угольно-черную. Добравшись до корней, змея начинает обвивать склизким туловищем ствол Древа, взбираясь по нему все выше и выше, затем, остановившись, резко впивается своим жалом в древесную кору, словно приклеиваясь к ней.