Любовь Серова - Я шел на небо…

Неожиданно для Владимирова он заговорил нараспев, словно запел:

Самолёт качнуло в воздушной яме.

– И всё-таки исход войны не за оружием, а за народом, – Морозов закрыл на экране ноутбука файл с фотографиями Отряда 731. – В этом я согласен с Мао Цзэдуном. Ветер с Востока набирает силу. Си Цзиньпин официально подтвердил: народ Китая отдал за свою свободу, за становление своей государственности тридцать пять миллионов жизней.

– О геноциде этого народа, – выдохнул Ройзман, – европейцы, как правило, не знают ничего.

– И не хотят знать.

1945 год. Нюрнберг. У микрофона, в центре зала заседаний трибунала – Штамер, адвокат Геринга:

– Мой подзащитный хотел бы выступить с заявлением!

– Политические заявления не допускаются! – категорически отрезал Лоренс.

– Мой подзащитный имеет право на заявление!

Не обращая внимания на шум в зале, Лоренс кивает:

– Трибунал не возражает.

Геринг встаёт со скамьи подсудимых.

– Я готов быть осуждён трибуналом. Но трибунал односторонен! Здесь нет представителей побеждённых и нейтральных стран, здесь одни победители!

Геринг садится, шум в зале стихает.

Лоренс выдерживает паузу:

– Трибунал получил обращение защиты о перерыве на рождественские каникулы. Трибунал считает, что перерыв необходим.

Гул одобрения в зале.

– Другого перерыва в заседаниях не будет, – продолжает Лоренс. – Трибунал получил просьбу от адвоката подсудимого Кейтеля об использовании письменных заметок на заседании ввиду плохой памяти Кейтеля. Трибунал не возражает.

Тюрьма, камера Геринга.

Слышен вскрик. Дверь открывается, на пороге возникает человеческий силуэт.

– Что с вами, рейхсмаршал? – лейтенант Уиллис поднимает Геринга с пола, сажает его на постель. – И часто с вами так?

– Бывает, – с трудом дыша, произносит Геринг. – Боитесь потерять быка в загоне?

– Не хотелось бы.

– Мне тоже, я ещё поживу. Сохранять здоровье для виселицы? – Геринг усмехнулся. – Как вас зовут, лейтенант?

– Лейтенант Уиллис, сэр.

– Уиллис? Мне не нравится, я буду звать вас по-другому. Я придумаю как.

– По Уставу трибунала мы должны…

– Я не признаю ни ваш Устав, ни ваш трибунал! – рявкнул Геринг.

Уиллис старался не смотреть на него.

– История нас оправдает, – Геринг сплюнул на пол. – Кто-то должен править миром! Да, лейтенант, да!.. Через пятьдесят лет в каждом немецком доме будут памятники Герману Герингу, маленькие памятники, но в каждом доме! Можете поставить у дверей моей камеры хоть десять надзирателей, пусть смотрят, как я ем, сплю, бреюсь, как испражняюсь. Я не слюнтяй Лей, я не повешусь! Вы посадили меня на диету – спасибо, я доволен!..

Председатель трибунала Лоренс продолжает заседание.

– Трибунал отклоняет заявление защиты Бормана, дело Мартина Бормана будет рассмотрено заочно.

Гул одобрения в зале.

– По заключению медицинской экспертизы, – Лоренс не сводит взгляда со скамьи подсудимых, – Штрейхер признан вменяемым, его дело будет продолжено.

Гул одобрения усиливается.

– Медицинское заключение экспертов о психическом состоянии подсудимого Гесса, – Лоренс пролистывает пару страниц, изучает текст, перед тем как зачитать его. – «Рудольф Гесс страдает истерией, выраженной в потере памяти». Защита с мнением экспертов согласна.

Руденко встаёт со своего места:

– Советская делегация просит слова!

– Мы вас слушаем.

– У советской делегации нет сомнений в отношении экспертизы. Но мы считаем, подсудимый Рудольф Гесс вполне может предстать перед судом.

– Вы считаете, подсудимый симулирует потерю памяти?

– Мы считаем, это возможно.

– Заявление стороны обвинения от Советского Союза принято трибуналом.

Руденко садится на место.

– Трибунал хотел бы, чтобы подсудимый Гесс выразил свою точку зрения.

Рудольф Гесс встаёт со скамьи подсудимых, смотрит в зал.

– Подсудимый Гесс, отвечайте! Вы симулировали потерю памяти? Вы симулировали?

– Моя способность… – Гесс говорит очень тихо. – Моя способность сосредоточиться…

– Громче, пожалуйста!

– Она несколько нарушена, но я… Я могу отвечать на вопросы… Я отвечаю за всё, что сделал… Данный трибунал я не считаю правомочным.

– Объявляется перерыв! – Лоренс резок как никогда.

– Господин председатель! – пытается произнести в нарастающем гуле Гесс.

– Перерыв!

Пот на побледневшем лице, одышка, у Ройзмана синеют губы.

– Вам плохо? Сердце? – спросил взволнованно Морозов.

– Я был там, – старик Ройзман замер. – Я был в Нюрнберге…

Он вспомнил, как тогда, в коридоре Дворца правосудия так же едва не потерял сознание от боли в сердце и стоящий у стены человек оглянулся на него.

– Что с вами?

– Я клянусь перед Богом всемогущим… Говорить чистую правду…

– Вы меня слышите?

– Да. Вы русский?

Человек кивнул – да.

– Сердце болит, – Ройзман наконец перевёл дыхание. – Вы тоже свидетель?

Оба горько улыбнулись.

– У меня валерьянка, – сказал русский и дал Ройзману таблетки. – Помогает.

– Я давно не говорил по-русски.

– Я знаю французский.

– Я тоже. В каком-то смысле я полиглот. Ройзман. Самуил.

– Николай Ломакин.

– Говорю и пишу на русском, английском, французском, польском, на иврите, на идише. С русским надо говорить на русском. Европейцы не всегда понимают вас. До войны я работал бухгалтером.

– До войны каждый из нас был другим.

– А вы? Кем были вы?

– До войны и во время войны, и сейчас я служу. Я священник. Из Ленинграда.

– Петербург!..

– Каждый свидетель, – сказал задумчиво Ломакин, – даёт перед трибуналом клятву именем Бога: «Я клянусь перед Богом всемогущим, что буду говорить перед судом только правду и ничего, кроме правды. И ничего не скрою из того, что известно мне. Да поможет мне Бог. Аминь». Неужели кого-то из них оправдают? Как люди могли пойти на такое? Скажите мне, как? Вы верите в Бога?

– И в Бога, и в человека, – ответил Ройзман.

– И Моисей, и Мухаммед были рождены в браке мужчиной и женщиной. Иисус был чудотворно зачат девственницей Марией. И Моисей, и Мухаммед были женаты и имели детей. Иисус был холост. Он был казнён, ученики его были слабы и разрознены.