Эльвира Сапфирова - Крик шепотом

– Ты вот думаешь, почему я маленький такой! Мой дед и отец под два метра, а я…

Лена внимательно посмотрела на отца. Она и не думала, что он страдает из-за этого. Рядом с мамой, которая выше, стройнее, он всегда держался не просто уверенно, а вызывающе поглядывая вокруг.

– Голод! Понимаешь, голод… Ты вот ешь. пьешь, живешь на всем готовом..

Лена вскочила, глаза опять наполнились слезами, руки сжались в кулаки и, не сдерживаясь, закричала:

– Хватит! Хватит упрекать куском хлеба! Сколько можно ругаться!

Он посмотрел осоловелыми глазами и как-то спокойно сказал:

– Сядь и не ори. Подумаешь, обидел! Ничего такого не сказал! Хватит дуться! Я с двенадцати лет работаю, а ты в тринадцать готовое лопаешь! Так учись, чтоб одни пятерки были.

Девочка шмыгнула носом, но с интересом посмотрела на отца. Она тоже так думала и старалась учиться изо всех сил. Но Ивана это не интересовало. Ему важен был сам процесс воспитания, в котором он играл главную роль.

Мужчина явно устал. Голова то и дело падала на грудь, тяжелые веки смыкались, но он опять и опять с силой размыкал их, будто кто-то внутри не давал ему покоя и заставлял буянить, натягивая на маску пьяницы и дебошира. Поднявшись в очередной раз, он, как по волшебству, вернулся в прежнее состояние полного опьянения, стукнул кулаком по столу и заорал:

– Все! Дуры! Учись, дрянь такая!

Потом сел, положил безвольную курчавую голову на руки, распластанные на столе, и беззлобно пробурчал, засыпая:

–Плевать я на вас хотел.

Дитя войны. Сильный. напористый, грубый, он научился главному – ответственности, но при этом постиг науку искусно меняться и \притворяться для достижения своих целей, Прошло более двадцати лет, как отгремели победные залпы. Выросли новые сады и станицы, но никуда не исчезло чувство утраты, горечь сиротства и уродливые привычки, приобретенные в страшные годы. Ушедшее лихое время наследило в душах, изуродовало жизни.

Конечно, Лена не все понимала и в поведении, и в рассказах отца. То хорошее, что в них было, перечеркивалось напрасными упреками, пьяной площадной руганью. Глубокой болью и обидой ложились на сердце подростка пьяные сцены, вызывая отчуждение, а иногда и ненависть.

Девочка лежала на кровати, укрывшись с головой одеялом, отгородившись от всего мира, и тихо плакала, глотая слезы обиды и стараясь не шмыгать носом. Плакала и злилась: сделать она ничего не могла. Уйти из дома? Глупо. Паспорт будет только через три года. Спорить и доказывать что-то пьяному – только злить его еще больше, а к трезвому не подойдешь: насупится и молчит. Как жить дальше? Как вести себя, чтобы меньше плакать? В горьких раздумьях Лена и думать забыла о предстоящем празднике, о дне Советской Армии . Какой уж тут наряд?! Ни белого фартука не погладила, ни нарядного воротничка не пришила.

Скрип входной двери заставил только съежиться и бесшумно вытереть нос. Вошла Гера и, увидев спящего за столом мужа, испуганно взглянула на Люду, приложив палец к губам. Тихо и осторожно, на цыпочках, чтоб не дай Бог его не разбудить, прошли в спальню. Она погладила притворившуюся спящей Лену, поправила одеяло и шепотом приказала младшей:

– Ложись! Тихо.

Сама она опять не могла уснуть. Почему Иван приходит работы пьяный, она пока не понимала, но твердо решила, что в день получки все выяснит. На объекте в этот день собираются все рабочие, будет сабантуй. При ней трезвые строители сначала сдерживаются в выражениях. Говорят, не торопясь, с паузами, будто спотыкаются о вертящиеся на языке нецензурные слова, пить стараются интеллигентно, глоточками, но все равно быстро пьянеют. Тогда шумят, подшучивают друг над другом. Их уже восхищает величавость движений жены прораба, а не стесняет, и каждый старается оказать уважение красивой, элегантной женщине, обратить на себя озорной взгляд ее дымчатых зеленых глаз. и раскрывается настежь душа каждого, а закрытую отмыкают сообща шутками. И раскрываются перед Герой все тайны и помыслы каждого, а особенно мужа.

Иван, довольный, только ухмыляется, не перебивает, сидя во главе рабочей артели, зорко следит за ходом пирушки и рюмку поднимает изредка.

–Надо немного подождать, потерпеть, и станет ясно, чего Иван добивается, что задумал, – уже засыпая, прошептала Гера.

Утро было морозным, пасмурным. Окна залиты серым светом, но в комнате уже тепло. Гудит растопленная Герой печь. В полной тишине тикают ходики. Лена открыла глаза, но вставать не хотелось. Перед глазами мелькали картинки из вчерашнего вечера. Она и жалела мать, и негодовала. Ну как можно так жить! Ну, никакой гордости нет у человека! Отца она уже давно не любила, а теперь и уважать перестала. Разве это мужчина!? Приползает домой на четвереньках и начинает вести себя, как царек: принеси, подай, сядь рядом. Издевается. Раньше она защищала маму, как могла: огрызалась, перечила, и тогда вся злость пьяного разгула обрушивалась на девочку.

Не выдержав, белая от волнения, она убегала к себе в комнату, плакала, и, жалея себя, мечтала о том, как было бы здорово, если бы ее отец не пил и не ругался, а был ей другом и защитником.

Странно, но она не помнила ни одного эпизода из их жизни, где отец вызывал бы у нее чувство любви. Даже в раннем детстве ей никогда не хотелось подойти к нему, сесть на колени, обнять. Она мысленно перебирала все фотографии, и ни на одной из них отец не держал ее на руках. Вот дядя Вова, младший брат отца, поднимает годовалую толстушку над головой, вот тетя Таня, его сестра, прислонила к себе худощавую трехлетнюю девочку. «Может, я уже тогда чувствовала эту неприязнь к себе!– подумала Лена. – А разве может родной отец так не любить своего ребенка! За что он меня так ненавидит? Странно…А маму жаль. Отцу что! Не впервой! Умоется, вытрется – и как новенький! Во сколько бы ни лег, а ровно в пять подъем на первый автобус, потом на первую электричку. "Начальство приходит раньше всех!" – мысленно передразнила отца Лена.– Тоже мне, начальство! Прораб! Перегаром всех подчиненных передушит." Неужели такого можно любить?! Пьет, бьет, обзывает разными словами, материт, а утром как ни в чем не бывало, разговаривают, даже целуются. Разве это любовь?! Любовь – это крылья за спиной, когда поешь даже во сне! А у них все по-другому. Может, они любят по-земному, а у нее – по-книжному?! Выходит, и любовь у каждого своя. Ни за что не стала бы жить с таким человеком, как отец».

Вот так размышляя о любви, Лена машинально оделась, в зеркало взглянула мельком, лишь для того чтобы хвост на затылке завязать, и вперед. В школу бежала,спасаясь от мороз, хотя тяжелое ватное пальто было теплым. Какое-то хмурое, серое выдалось утро, и Эльбруса, конечно, не видно.