Эльвира Сапфирова - Крик шепотом

Дома стали ниже, крыши посерели, а крашеный штакетник он может теперь перепрыгнуть без проблем. Он теперь не хилый, беззащитный ребенок, которого шпиговали лекарствами, как кишку мясом, закрывали на ночь в хлев вместе с коровой, чтоб не замерз один, и лишали еды на целый день. Сейчас он может все! Ни мачеха, ни жена ему не указ! И Серый тоже! Как на дело идти, так горы обещал, а после – шиш с маком! Гена со злостью поддал камень, лежащий на дорожке. Сколько можно держать его на привязи?!

Простоял на улице целый час, сторожил и смотрел, как мечутся в окнах люди, как взметнулась чья-то рука, и тень поползла вниз, обрывая занавеску.

Выходили по одному, располневшие, пряча под плащами шубы, отрезы, хрусталь… Серый всегда исчезал неожиданно, и уносил самое легкое и ценное: золото и деньги.

Но Геннадию, онемевшему от сказочных богатств, рассыпанных на столе, он опять сунул несколько бумажек, застрявших в сверкающей куче драгоценностей. Он по-мальчишески шмыгнул носом и вытерся ладонью. Ничего, Серый еще его оценит!

И вдруг яркий свет ослепил Геннадия, все вокруг вспыхнуло. Он испуганно закрыл лицо руками и сжался. Сквозь тревожный звон в ушах послышался знакомый трамвайный перестук колес. Страх, перехвативший дыхание, отпустил, и мужчина, глядя на неподвижно сидящих людей в проходящем вагоне, со злостью подумал: »Чего им дома не сидится!? Шляются тут по ночам!»

А трамвайчик убегал, разгоняя темноту перезвоном, перестуком и мощными фарами. Чувство злости сменилось тоской, безысходностью, и он подумал: «Дом… А у меня он есть?! С мамой был, даже с Геркой тоже был. С ними связано ощущение тепла, покоя, любви. Иногда эти чувства охватывали его в доме тетки, сестры отца, где он проводил немало времени с двоюродными братьями, но не мог играть так же безмятежно и радостно, как они, инстинктивно чувствуя отсутствие матери, не мог взахлеб, счастливо смеясь, уплетать вкуснейший борщ за столом. Не мог… Вечером плелся домой к вечно занятому работой отцу. Как хотелось подбежать, обнять его, или помочь спустить сено с чердака, или просто постоять рядом… Но и это не получалось: тут же неожиданно появлялась Томуся, и перед глазами будто черный занавес падал. Отец исчезал…

Конечно, она видела эти зовущие, кричащие глаза мальчишки, но не для того она столько сил и нервов положила на завоевание этого дома и богатого хозяйства, чтобы вот так все отдать. А однажды мальчик случайно услышал, как мачеха сказала своей дочке:

– Кажется, все делаю, чтобы этот гаденыш конопатый сбежал, так нет! Трусливый, как заяц, даже не пытается. Хоть ноги об него вытирай! Вот досада!

Дневал и ночевал у тетки. Отец ревновал, даже приемник купил, страшно дорогая по тем временам игрушка, и пластинки. Гена, действительно , вечера стал проводить дома, пока однажды мачеха, которую он никак не называл, не вбежала разъяренная в комнату и не разбила любимую пластинку, которую они с бабушкой крутили уже в сотый раз. Вот и весь дом. Женился, думал свить свое гнездо. Мечтал…

Он достал из кармана поношенных брюк деньги, переложил их в нагрудный карманчик клетчатой рубашки, погладил шершавой ладонью и пошел быстрым, подпрыгивающим шагом.

Двухэтажный деревянный дом, где он родился и жил с отцом и мачехой, спал, ставни наглухо закрыты, калитка на замке. Перепрыгнув через забор, он прошел вдоль стены и поскреб по стеклу. В их комнате, бывшей еще два года назад верандой и съевшей весь денежный запас молодоженов, зажегся свет, заскрипели половицы, и лязгнул засов. Нинка не спала. «Ждала…» – усмехнулся он. Приятно. Но когда открылась дверь, даже полумрак коридора не смог от него скрыть ее толстого мясистого носа и маленьких широко расставленных поросячьих глаз-бусинок. Геннадий грубо оттолкнул жену, открывая шире дверь, и поспешно, виновато отвернулся от удивленного взгляда.

–Дай пройти, – буркнул он и, на ходу снимая потертое пальто, сел на разобранную кровать. Пружины натужено заскрипели и обвисли, вбирая в себя тело. На этом узком односпальном ложе прошло его детство и юность, и это все, что осталось у него от мамы. Он погладил железную спинку, зацепив давно не стиранную занавеску.

Нинка вошла на цыпочках и, юркнув под одеяло, обиженно засопела, боясь пошевелиться. Хоть весна и ранняя, а ночи еще холодные, и стылый пол обжигал голые подошвы ног.

– Ужинала? – спросил, смягчившись Гена. Беззащитный вид сжавшегося на постели комочка вызывал чувство вины.

Не дождавшись ответа, вынул деньги и бросил на стол. Нинка подскочила.

–Деньги!? Вот здорово!– затарахтела она радостно, – у меня – ни копеечки! С работы пешком шла: заплатить нечем было. Устала. Прихожу, мать с отцом едят, прохожу мимо, поздоровалась, а они даже не ответили. Сижу , а тебя все нет и нет, а борщом пахнет… Так вкусно, просто жуть! – Геннадий нахмурился, живо представил знакомую до боли картинку. Только он стоит в углу и наблюдает, кажется, вечность за трапезой. Из прошлого вернул вопрос жены. – Где же ты ходил? Приходил Юрка, говорит, товар привезли. Будешь работать или нет?

Мужчина напрягся, покраснел от гнева и сжал кулаки. Опять Юрка! Как будто чувствует, когда Геннадий на мели. До женитьбы его зарплаты слесаря трамвайного депо как раз хватало на месяц, а теперь она исчезает ровно за две недели. Мачеха с отцом, как дурака, после службы в армии, окрутили, уговорили и сосватали деву старую, как девочку, не успел прийти в себя – уже женат. Как же давит это женитьба! Навесили ему проблем лишь бы от него отделиться. Что Юрка, что Нинка. Он передернул плечами, будто хотел сбросить с них что-то и не мог. А услужливая память вместе с именем тут же подсунула надоедливую картинку из армейской жизни.

Знойный полдень. Два солдата безудержно хохоча и возбужденно размахивая руками, стоят на двадцатиметровой вышке перед бассейном с раскаленным дном. Их руки то обнимают друг друга, то взлетают в небо, то указывают на стройные кипарисы и раскидистые пальмы, где стоит он, Гена. Стоит, смотрит и с ужасом понимает, что ничем не может им помочь. Ребята обнимаются, превратившись в сиамских близнецов, и со счастливыми улыбками, прыгают вниз, в бассейн, без воды! Они летят, как птицы, раскинув руки и задыхаясь от восторга, а он лежит в тени и беззвучно заходится от слез и крика.

Ребята погибли. Но он же не виноват, что в этой Богом забытой Каспийской пустыне дурью развлекались и заключенные, которых он охранял, и солдаты. Кто просил, тому и продавал. Или все-таки виноват?!

Нина не видела бисеринок пота на лбу мужа, не заметила, каким бледным стало конопатое лицо, не поняла, почему он так взбесился. Она любовно разглаживала деньги на столе. Какое ей дело, где он их взял! Главное, что они есть. Она уже видела не просто настоящий борщ с мясом, а свою тайную мечту: пыхтящую кастрюльку с бефстроганами. Дитя войны, она ежеминутно хотела есть. Когда братья уговаривали идти замуж, обещали, что с мужем будет сытно: в богатый дом идет, а оказалось еще хуже. Почему он не хочет заработать?! Отраву хороший человек не купит, а плохого – не жалко, как говорят братья. Пусть себе травится! И Нинка спокойно переспросила: