Виктор Акатов - Пепел Чернобыля. Дневник ликвидатора. Роман в четырех частях

– У горкоми. Як авария случилась, я вси ночи сторожував, а днэм дома отдыхав. Тэпэр у горкоми живу, смэнщикив нэма.

– Но в городе жить нельзя! Это опасно! Вас всё равно должны менять, – сказал я.

– Завхоз казав, що колы вси повернуться, даст мэни отгулы. Тоди поиду до сына на Курську АЭС.

– Завтра я в правительственной комиссии подниму этот вопрос. Что за головотяпство оставить на бессменное дежурство человека, да еще в опасной зоне! – не на шутку возмутился я. – Этот ваш завхоз вообще нормальный человек? – спросил я.

– О, цэ вэлыкый чоловик! Бэз нього першый сэкрэтар ничёго не ришае. Як завхоз скажэ, так ото и будэ.

– Ладно. Оставим это, – я попробовал перевести тему на другое и, как бы шутя, спросил, будучи уверенный, что моя просьба теперь уже не получит отказа. – Ну теперь-то можно сорвать хотя бы одну розочку? – но замысел мой не оправдался, потому что Михаил Андреевич был начеку:

– Ни-ни. Колы вси будут срываты, ни одниеи розы не будэ. Завхоз менэ зьисть, з роботы выжэнэ. А потим люды прыидуть, а розив нэма. Як у ных на души будэ? Дужэ погано.

– Михаил Андреевич, никто уже сюда не вернется, – с грустью сказал я сторожу. – И никто не будет здесь жить.

– Нэ можэ такого буты! Нэ можэ! Мэни завхоз обищав, що через недилю вси повэрнуться.

– А когда людей вывозили, им что говорили? На три дня? Прошло тринадцать дней. Да неделю дал ваш завхоз. Он что специалист? Он ядерщик? Энергетик? Молчите. То-то. Город весь заражен радиоактивностью. Здесь всё радиоактивно – и дом, и дороги, деревья, и цветы… – и тут я осёкся, потому что вдруг осознал – розы-то ведь тоже радиоактивные!

Я посмотрел на Глухова. Он словно прочел мои мысли:

– Петр Валентинович, что, и розы тоже радиоактивные?

– Да. Всё-всё. Всё, и даже розы. Вот так-то. А я хотел взять розочку себе на память. Как трудно привыкнуть к тому, что всё здесь отравлено. – Я вздохнул и переведя взгляд на сторожа, спросил его. – А где ваша семья, Михаил Андреевич?

– Нэма. Баба тры годы тому назад помэрла. А сын робыв тут на станции, та год уже начальныком якогось цеху на Курський станции робыть.

– Ну вот что, Михаил Андреевич. Данной мне властью я вас освобождаю от вашей работы, – опять я соврал, но надо же было как-то увезти старика отсюда. – Как ваша фамилия?

– Зубэнко, – ответил ошеломленный сторож.

– Так вот, гражданин Зубенко, – построже сказал я, – сейчас мы вам выдадим на руки приказ о вашем освобождении от работы, вы закроете здание горкома, пойдете домой, заберете нужные вещи, документы, и на нашем бронетранспортере мы увезем вас в Иванков, поедете к сыну. Закрывайте горком.

– А прыказ?

– Пока будете закрывать, я напишу. Действуйте!

Сторож несколько неуверенно, но всё-таки подчинился и пошел в сторону горкома.

– Петр Валентинович, что вы делаете! – воскликнул Глухов, когда сторож отошел на некоторое расстояние. – Вы не имеете права решать такие вопросы!

– А имею ли я право оставлять здесь человека на верную смерть? Через неделю у него будет лучевая болезнь. Если её уже нет. Знаете, Виталий Сергеевич, меня на Байконуре так учили: если столкнулся с проблемой, бедой, не оставляй её другому, решай сам. Я мучиться буду до самой смерти, даже от того, что не буду знать, что сталось с этим человеком. Человеком! Вы лучше-ка идите помогите ему.

Опешивший от такого натиска, Виталий Сергеевич пошел следом за сторожем.

А я достал из папки чистый лист бумаги и написал на нем следующий текст:

В связи с радиационно опасной обстановкой в городе Припяти, взятием города под полную охрану милицией приказываю:

Сторожа Припятьского городского комитета Компартии Украины гражданина Зубенко Михаила Андреевича освободить от исполнения обязанностей по охране здания горкома и направить его на постоянное место жительства к сыну в город Курчатов Курской области.

Когда сторож и Глухов вернулись, я вручил Михаилу Андреевичу приказ.

– А где печать?

– Моей подписи достаточно. Завтра в Иванкове решим все ваши проблемы. А сейчас садитесь в бронетранспортер, езжайте за вещами, а я вас здесь подожду.

Гримасы судьбы

Конечно, я блефовал. Но почему-то был уверен, что действовал правильно. Машина отвезла нас с Глуховым на станцию, а потом я попросил водителя отвезти сторожа в Иванков с моей запиской, чтобы его отправили к сыну в Курчатов. Кстати, с Михаилом Андреевичем я передал привет своему двоюродному брату Семену, который работал на Курской АЭС. Когда через несколько дней я позвонил Семену, он сказал, что Михаил Андреевич заходил, передал от меня привет, но очень ругал меня из-за того, что я увез его из Припяти. И сокрушался, кто же будет ухаживать за розами.

Тогда на правительственной комиссии случай со сторожем обсуждали. Председатель комиссии Борис Евдокимович Щербина распорядился проверить Припять, не остался ли там ещё кто-нибудь по такой же дурости каких-нибудь «завхозов», а может, по собственной глупости или беспечности. Мои действия в отношении сторожа Щербина одобрил, хотя на комиссии все вдосталь посмеялись над моим приказом.

Когда успокоились, Борис Евдокимович предложил ввести в Припяти службу коменданта города. Тогда комиссия решения не приняла, но в последствии к этом вопросу вернулись, и решение последовало. И тут случилась такая штука – пришлось мне в течение двух месяцев побывать в шкуре коменданта этого мертвого города. До сих пор не знаю, почему выбор пал на меня. Может, случай со сторожем сыграл какую-то роль?..

Я стоял на галерее онкоцентра, всматриваясь в звездное небо, но память всё ещё держала меня в Припяти.

Помню, подумал тогда, что вот сейчас увезем Михаила Андреевича, и город станет совсем пустым. Исчезнут и розы. Кто будет следить за ними? Смотрел я на них теперь уже совсем по-другому, ибо внутренне никак не мог согласиться, что розы – радиоактивны. Они ещё не все завяли. И даже пахли. Но уже было понятно, что и эта последняя жизнь в прежде энергичном городе скоро угаснет насовсем.

Через три месяца после моего посещения Припяти будет принята программа снятия дерна полностью со всей территории города и вывозки этого грунта в могильники. Силами нескольких батальонов гражданской обороны грунт будет удалён на глубину до 15 сантиметров. Вместе с ним выкорчуют все цветники, в том числе и розарии. Руководить этой нерадостной работой выпало мне.

Тогда стояло жаркое безоблачное лето. К осени все розы и другие цветы засохли, полегли под ветрами, заросли сорняком. Пока были клумбы, ещё жила какая-то надежда, что на следующий год, может всё образуется, и город вновь зацветет. Но с началом снятия грунта эта надежда растаяла, как кусочек сахара в стакане чая, оставив о себе лишь след в виде сладкого послевкусия. Видеть это было тяжко, не хватало душевных сил. Пусть и необходимое дело, а ощущалось оно, как противоестественное, варварское. Правда, деревья оставили. Всё равно город стал безликим, лысым. Взгляду не за что зацепиться. Серость и тишина. Мертвый город.