Виктор Акатов - Пепел Чернобыля. Дневник ликвидатора. Роман в четырех частях

В конце 86-го в Чернобыль приехал и мой двоюродный брат Семен, тоже на ликвидацию аварии. Поведал мне грустную историю. Михаил Андреевич разминулся со своим сыном Игорем. За два дня до его приезда Игорь самовольно выехал в Припять за отцом. Но узнав, что отец уже у него дома в Курчатове, в безопасности, добровольно решил остаться в зоне. Игорь посчитал, что сейчас нужнее на блоке, он ведь прежде работал на ЧАЭС и знал то, чего, естественно, не могли знать приезжие специалисты. Встретились отец и сын через несколько месяцев, но не в Курчатове, а в Москве, в Воробьевской клинике, где Игорь лечился после переоблучения, и куда через некоторое время привезли его отца. Зимой Михаил Андреевич умер на руках у сына.

Позднее я познакомился с Игорем. Правда при печальных обстоятельствах – на похоронах Семена. Брат, хоть и двоюродный, но был для меня дороже всех других родственников. Тогда-то Игорь и рассказал, как умирал его отец. Михаил Андреевич всё время просился в Припять, кричал, чтобы отпустили, чтобы он смог утеплить свои любимые розы к зиме, а зима-то уже была в разгаре. Он верил, что розы будут жить и будет жить его любимый город.

Но нет теперь в живых ни города, ни Михаила Андреевича, ни его мужественного сына, ни моего любимого брата. И никогда уже не будет тех роз…

Афиши и лозунги

Припять окончательно стала жить совсем другой жизнью. Через некоторое время в городе расположилась немногочисленная комендатура, попозже разместился штаб «Припять», а в конце 1986 года постепенно начали занимать подходящие здания, подвергая их специальной обработке и реконструкции, структуры нового Объединения «Комбинат», который с 1987 года взял в свои руки управление 30-ти километровой зоной.

Когда вывезли всех жителей, у города словно вырвали сердце. Нет людей. Нет машин. Закрыты магазины. Кафе и столовые тоже. Дом культуры, городок аттракционов, гостиница, административные здания – всё обезлюдило. Потускнели, запылились, оборвались плакаты, вывески, объявления – эти осколки прежней жизни. Кое-где ещё висели щиты с афишами.

Странные афиши. Вот уже небывалая беда поразила город. Полным ходом идут спасательные работы. Действует штаб. Война покатилась. А ещё висели афиши о мероприятиях на 30-ое апреля и первомайские праздники.

Вот на афише приглашение на дискотеку, которая должна была состояться 30 апреля: «Воскресенье. Дискотека „Эдисон“. Начало 20—00». Думал ли Эдисон, что таким образом впишется в историю? Дискотек в этом городе уже никогда не будет.

На другой афише объявление о гастролях местного ансамбля: «По средам 16, 23, 30.IV. играет рок-группа ПУЛЬСАР. Вечера танцевальных программ». Слова-то какие! – Эдисон, Пульсар, как насмешки.

Третья афиша: «Вечер отдыха „Хорошее настроение“. 3 мая. Ждем Вас в танцевальном зале ДК». Помню шутка гуляла с черным юмором, чернобыльская (!): « Эдисон, Пульсар – плохие приметы, обещают хорошее настроение, а приносят беду ».

У всех бывших жителей Припяти уже никогда не будет хорошего настроения.

Эти дни для припятчан, для жителей зараженных мест, для ликвидаторов, для всей страны навсегда стали Днями скорби и памяти. Правда один раз в год, один день. Память потихоньку растворяется в сегодняшней суете.

На крыше одного жилого здания стоял смонтированный из огромных букв лозунг на украинском языке: «Хай мирний атом буде робiтником, а не солдатом!». В переводе на русском звучит почти так же, как и на украинском языке: «Пусть мирный атом будет тружеником, а не солдатом!».

Не стал мирный атом на Чернобыльской АЭС хорошим работником. Лозунг приобрел обратный смысл. Однажды, уже в октябре, кто-то заклеил в первом слове этого лозунга вторую букву листом бумаги и на ней написал букву «У». Получился совсем другой смысл. И эта другая буква как бы поставила большую жирную точку многому, что нас тогда окружало, с чем мы связывали свою жизнь. Стало горько, очень горько.

На одном девятиэтажном жилом доме тоже из огромных букв был лозунг: «СЛАВА ПАРТИИ!». Когда мыли дезактивирующими растворами кровлю этого здания, решили демонтировать конструкции, на которых были смонтированы эти буквы, потому что они мешали работать на крыше. Демонтировали первую букву. Ребята работают. Вдруг внизу какие-то крики. Хлопцы посмотрели вниз. Там шум, гам, но о чем, не слышно. Потом к ним на крышу влетел какой-то долговязый майор, показывает удостоверение оперативного работника особого отдела, то есть кэгэбэшник, и орет на них:

– Я вас посажу! У нас нормальная партия! Никакой лавы нет! Это антисоветчина!

Они ничего не понимают.

– Какая лава?

– Где антисоветчина?

– Черт возьми, в чем дело?

Наорались друг на друга, потом выяснилось, что лозунг без первой буквы снизу стал читаться, как «ЛАВА ПАРТИИ!». А майор оказывается курировал Припять, чтобы не дай бог чего-нибудь не натворили в покинутом городе. Перепугался майор, по-моему, не меньше их. Наверно, сам понимал, что лава партии давно уже накрыла всю страну, но открыто об этом оповещать было опасно. С трудом объяснили ему, что к чему. Спиртом закрепили свою невиновность. Но успокоился он, лишь когда вернули букву на место.

А вот у горкома партии висел стенд с портретами передовиков производства. Над стендом лозунг на русском языке: «Во имя коммунизма восславим родину свою». Здесь тоже однажды кто-то похулиганил, заклеил в четвёртом слове первую и третью буквы. Получилось «ВО ИМЯ КОММУНИЗМА ОСЛАВИМ РОДИНУ СВОЮ». Это уже не смешно. Потому что действительно на алтарь построения коммунизма чернобыльская трагедия легла судьбой и честью нашей советской Родины . Меня до сих пор не покидает ощущение, что развал Советского Союза начался с той чернобыльской аварии… А может и раньше.

Надо об тоже написать. 25 25 Петр Русенко, видимо, серьезно изучал этот вопрос и высказал свое мнение в Главе 22. «Отсчет».

Розовые видения

Я всё ещё стою на галерее… Но на самом деле мысленно там, в Припяти, стою у клумбы с розами. Пытаюсь восстановить и сохранить в своей памяти их былое величие и удивительный запах. Затих и окаменел бывший город мирного атома. Не слышно ребячьих голосов. У подъездов валяются велосипеды всяких мастей, стоят пустые детские коляски. На веревках многих балконов и у домов висят уже пересохшие, запыленные, зараженные радиацией детские пеленки, распашонки, трусики, маечки, взрослое бельё. Ощущение, как будто всё просто на минуту замерло. Сейчас где-то прозвучит колокольчик или пробьют часы, и всё опять придет в своё привычное движение. И жизнь снова забьет фонтаном радости и любви. И зацветут клумбы. И всё вновь наполнится розовым запахом счастья.

Но нет. Теперь это уже не произойдет никогда. Мои глаза заморгали, к горлу подступил комок. Я представил себе растерянных припятчан, уезжавших в неизвестность, но еще не знавших об этом. Им говорили, что всего на три дня, но оказалось навсегда. Что они испытали через три дня?