Виктор Акатов - Пепел Чернобыля. Дневник ликвидатора. Роман в четырех частях

Выпили мы чай, водочку, ждем, когда можно начинать ужинать. Я спросил:

– Слышь, Виктор Петрович, а когда произошел Кыштым, у тебя уже была семья?

– Да. Дочери как раз год исполнился.

– Семья тоже попала под радиацию?

– Слава Богу нет. Они тогда на лето уехали в Адлер к моему отцу и ещё не вернулись. Дал телеграмму, чтобы пока не возвращались. Потом позвонил. Кстати чуть не посадили за эту телеграмму, мол раскрыл государственную тайну.

– Ничего себе государственная тайна! Как же по-другому было сообщить, что нельзя ехать?

– Меня директор спас. Убеждал режимников, что я ведь не указал по какой причине. Они отвечают: «А если много людей дало бы такие телеграммы, то на Западе сразу бы поняли, что у нас что-то не так». А он им: «А сколько было таких телеграмм?» Они проверили все телеграфы, нашлась только одна моя. Просто к сентябрю уже все дети вернулись домой.

– Но ведь уже был 1957-й год. Во всю шла реабилитация репрессированных, начиналась хрущевская оттепель.

– Реабилитация реабилитацией, оттепель оттепелью. А разве кто-нибудь отменил тогда охоту на «врагов народа»? Нет. Шпиономания, по-моему, и сейчас многим застит глаза.

– Виктор Петрович, а увозили люди свои семьи, когда случился тот взрыв в Кыштыме?

– Никто не увозил. Никто и не знал, что произошло.

– Работники комбината ведь знали.

– Ну, некоторые, может быть, и увезли, но это было трудно сделать, жили-то за колючей проволокой, как в зоне. Собственно, это и была зона. Её ещё Берия организовал, когда ему поручили создать атомную промышленность. Он же один из создателей ГУЛАГА, вот и организовал такие места по типу лагерных зон. Их шарашками называли. А твой Байконур, что не зона? Тоже весь за колючей проволокой. Без специального разрешения не въедешь и не выедешь. И чтобы в анкете даже под микроскопом всё было чисто. А в Кыштыме жители окружающих населенных пунктов и знать ничего не могли, потому что работники комбината не имели права ничего говорить. Все ведь были засекречены, за разглашение – зона, но другая, зэковская.

– Мне рассказывали, что здесь, после чернобыльской аварии ещё до поголовной эвакуации, работники АЭС срочно увозили свои семьи подальше от Припяти. Много таких было? Их сейчас дезертирами называют.

– Нет, единицы. Но сделали правильно. Ждать эвакуации нельзя было.

– Думаешь, убежав, они не пострадали?

– Вряд ли. А вот дети все будут болеть.

– А взрослые?

– Если на блоке не были, может и пронесет.

– А нас с тобой?..

– Не пронесет…

След горькой полыни

Повисла пауза. Я задумался, а потом вспомнив про ненецкий чай, спросил Виктора Петровича:

– А твой магический чай, что не поможет?

– Не поможет. Здесь не простой выброс. Ядерная авария с открытием активной зоны. Просто чуть дольше протянем, если этот чай пить регулярно. И на том спасибо ненке. От Кыштыма всё-таки след небольшой был. А здесь во много раз больше.

– Что ты имеешь ввиду под следом?

– Так в атомной промышленности, в экологии и метеорологии называют радиационно зараженную территорию. После Кыштыма пораженную территорию назвали Восточно-Уральским радиоактивным следом. За полсуток радиоактивное облако прошло в северо-восточном направлении над Челябинской, Свердловской, Тюменской областями, образовав радиоактивный след площадью более примерно 20 тысяч квадратных километров.

– А чернобыльский след сопоставим с Кыштымским?

– Нет, по площади, пожалуй, раз в десять меньше.

– А как здесь его назовут? Чернобыльским?

– Не знаю. Вряд ли. Скорее Восточно-Европейским, по источнику и основному очагу.

– А может всё-таки назовут Чернобыльским следом?

– Чернобыльник – горькая полынь. Получается след горькой полыни.

– Горше некуда.

– Кстати, Петр Валентинович, знаешь, кто понял первым, что произошло на Чернобыльской АЭС?

– Как кто? Работники станции.

– Какой?

– Как, какой? Чернобыльской, конечно.

– Нет, это, к сожалению, не так. Первым догадался о раскрытии активной зоны Поздышев Эрик Николаевич.

– Так он в Десногорске, директором Смоленской АЭС тогда работал. Что, он в тот день здесь в командировке был?

– Нет, у себя.

– Не понимаю…

– А вот так, по радиационному следу первым догадался и первым сообщил на самый верх.

– Вот это да! Надо же, километров, наверно, за триста первым догадался! А на месте, что, не могли сообразить?

– Могли, да страх обуял. А может, и догадались, так опять же страх сковал мозги. Это я про руководство говорю. Дежурный персонал быстро всё понял. На своей шкуре. Н-да… Вот Валера Ходымчук там и остался. Реактор стал его могилой. А Шашенок тогда же погиб. Вчера после аварии первый человек умер, пожарный, и сегодня трое, один из них – Саша Акимов.

– Да ты что? Сашка Акимов? Ай-яй-яй!… Я знал его. Да и с Ходымчуком был знаком. Толковые мужики были.

– Не говори. Эх! Вот такая беда!. Давай выпьем.

– А ненецкий рецепт?

– Да пошел он к черту! Сколько ещё ребят уйдет? Сколько нас останется через год? Через пять?

Мы тогда ещё не знали, что ребят умрет много. Через два дня будет самый страшный день – в муках покинут этот мир сразу четыре наших товарищей.

Через два года после аварии уйдет из жизни и Виктор Петрович. На этот раз след всё-таки догнал и его в расцвете творческих сил. За два года он заболел только один раз. Поднялось давление. Положили в больницу. На выходные попросился домой. Встал на стул, чтобы взять с верхней полки книгу и упал. Просто остановилось измученное сердце.

След горькой полыни горек и черен, стоек, и неотвратим.

За ребят!

А сейчас, в моей памяти, Виктор Петрович ещё живой, сидит рядом со мной за столом. Сегодня воскресенье. Четвертое воскресенье после аварии. Объявили выходной день. Вернее полдня. Хоть чуть отдохнем. Всего две недели в Чернобыле, а замотался. Дает знать радиация. Виктор Петрович больше измотан.

Я приехал около 16—00, немного раньше его. Хотел заварить свой обычный чай, но потом передумал и попробовал сделать чай по-ненецки. Пусть Виктор Петрович подкрепится. А вместо водки достал коньяк. Выпьем чайку, коньячку, поужинаем и завалимся спать до утра. А там опять в бой.

Виктор Петрович смакует свой чай. Говорит, что немного не такой, как надо, но вкусно. Ещё бы не вкусно – я добавил меда, чтобы крепче спалось. Думаю, не повредит. От коньяка ради выходного Виктор Петрович не отказался. Решили даже повторить, так сказать предаться страстям:

– За что выпьем, Виктор Петрович?

– За здоровье.

– За здоровье, так за здоровье. Как говорил у нас на Байконуре известный балагур, заводила и тамада майор Слава Мешков: «В доброй компании готов выпить за что угодно, за любой тост. В плохой – молчу, и водка в горло не течет – спазм настроения»