Виктор Акатов - Пепел Чернобыля. Дневник ликвидатора. Роман в четырех частях

– Это я. Здравствуйте Петр Валентинович! С приездом!

– Здравствуйте, Татьяна! Ну что встали у двери? Проходите, присаживайтесь. Не думал, что вы ещё на Каширке.

– Я, Петр Валентинович, только вчера узнала, что вы приехали. С утра караулила, да, наверно, в обед пропустила. Я вас очень ждала. Как хорошо, что вы приехали.

– Я тоже рад вас видеть. Но, в то же время, не обижайтесь, и не рад. Потому что вы всё ещё здесь.

– А вы моё второе письмо получили?

– Да. А вы моё?

– Да, храню. Спасибо вам, что поддерживаете меня.

– Вы же писали, что скоро выпишетесь, потому я и не думал вас здесь застать. Какие у васа новости?

– Последние анализы незадолго до выписки вдруг резко ухудшились, меня задержали. Было опять полное обследование, появилась ещё одна небольшая опухоль неподалеку от предыдущей, сейчас прохожу новый цикл химиотерапии. Если не поможет, будут оперировать. Как думаете, Петр Валентинович, будут грудную клетку вскрывать, а?

– Наверное. Но вы не бойтесь, под наркозом ведь.

– Я операции не боюсь. Жаль, грудь всю искромсают. И так шрамы на шее, в паху, еще и на груди будут. Муж разлюбит.

– Ну, и у меня шрамы. Видите, какие крупные на шее, да ещё на животе, ноге. У тебя на шее косметический шов, под бусами не видно. Женщинам всегда косметические швы делают.

– Конечно, в одежде да под бусами не видно. А дома. Зачем я ему вся изрезанная, да еще больная?

– А вы нагишом перед ним не ходите. Лишь, когда темно.

– А он любит смотреть на меня обнаженную.

– Татьяна, да Толя любит вас любую. Мне даже кажется, что он вас любит больше, чем ваших детей. Как они, как мама?

– Устает. Помочь некому. Дедушке уже восемьдесят, Саня в подготовительном классе в детсаду, Мариночка дома, нет мест в детсаду. И все мама. Нет, я не выдержу. Брошу всё.

– Татьяна, помните певица была Майя Кристалинская. Она еще всегда в шарфике ходила, шею прикрывала. Такой мягкий приятный голос. Песни задушевные пела.

– Конечно! Говорили, что ей в какой-то хулиганской банде шею порезали, вот она и скрывала шрам под платочком. Тогда, наверно, косметические разрезы не умели делать.

– Нет. Это глупые слухи. Она была больна, так же как и ты. У нее тоже был лимфогранулематоз. И щитовидку ей резали, и грудь, и облучали не раз. Тридцать лет она боролась с болезнью. И пела. Да как пела! У вас есть, как минимум, столько же. Вам здесь лежать не больше года. Потом вернетесь. Еще внуков нянчить будете. Я вам подарок привез.

Не всё потеряно!

Я открыл шкаф, вынул большой пакет и подал Татьене.

– Это вам. Возьмите, раскройте.

– Ой, Петр Валентинович, это же картина!

– Да.

– А чья?

– Неважно.

На самом деле картина была предназначена не ей. Эту линогравюру попросил меня привезти мой сослуживец по Байконуру, живущий в Подлипках под Москвой Сережа Петюнин. Как-то он увидел репродукцию этой картины одного костромского художника в каталоге выставки, она ему очень понравилась. Попросил заказать копию для него. Но сейчас мне показалось, что эта картина Татьяне нужнее. Он не обидится. Я ещё ему копию закажу.

– Петр Валентинович, странная эта картина. Завитушки, завитушки… Я не понимаю. В ней какая-то тайна, что ли?

– А вы всмотритесь получше, внимательнее.

– Да… вижу. Это же рыбацкая сеть! Только запутанная, штопанная-перештопанная, сушится на берегу реки. Наверно, только после рыбалки, с новыми дырками. А как название?

– Посмотрите на обороте.

– «Не все потеряно!»…

– Вот-вот. Не всё потеряно! А знаете почему?

– Не совсем понимаю…

– Можно сеть распутать, заштопать, новую сплести наконец. Главное, чтобы река не обмелела и рыба в ней не перевелась. Не все потеряно, пока река жизни несет свои воды в будущее. 19 19 Здесь и везде в рукописи подчеркивания сделаны Петром Русенко. Видимо эти мысли ему запали в душу, когда перечитывал написанное.. Ваша река жизни – это ваши дети, мама, дедушка, ваш Толя. Вы нужны им. Я недавно читал у одного нашего костромского философа, что жизнь человека ему не принадлежит, что жизнь любого человека принадлежит не ему, а его детям, супругу, родителям и всем тем близким, кто нуждается в нем, и не только материально, но и кто нуждается в его заботе, ласке, любви, совете, поддержке.

Мы ведь живем ради своих детей, родных. Когда им плохо, плохо и нам, и мы стараемся помочь им, а если нас нет, кто им поможет? И мне стала очень близка эта мысль. Подумайте об этом. Вы нужны детям, мужу, маме, дедушке. Не хандрите, крепитесь!

Лицо Татьяны немного просветлело. Она порывисто встала, подошла ко мне и неожиданно поцеловала меня в щеку. Как давно никто не целовал меня! Тем более молодая женщина.

– Петр Валентинович, я пойду. И так помешала вам.

– Отчего это вы взяли?

– А вы, по-моему, письмо писали.

– Нет, не письмо. Это запись одной встречи, которая произошла в поезде в день моего приезда в Москву. Очень запоминающаяся беседа, захотелось записать по свежим следам.

– Дадите почитать?

– Не знаю, ведь это как бы дневник. Ну посмотрю, может быть, кое-что и дам почитать.

– А разве в дневники записывают беседы?

– Да что хочется душе, то и записывают. Здесь канонов нет. Это же дело личное, для себя пишешь.

– А о чем был разговор?

– О, это была непростая встреча! Говорили про нашу страну, про память, Чернобыль…

– Ой, я стараюсь о Чернобыле не думать.

– Старайся, не старайся, а он в нас сидит и будет сидеть до конца наших дней.

– Да уж. Но как тяжело с этим жить! Нет дня, даже часа, чтобы Чернобыль не напомнил о себе.

Начало

После небольшой паузы, я спросил:

– Слушайте, Татьяна, хочу уточнить. Когда авария произошла, вам было лет 12 или 13?

– Тринадцать. Заканчивала седьмой класс. Так его и не закончила. В восьмой класс в Орске взяли без документов.

– Что вы помните из тех первых дней после аварии?

– Помню только первый день, второго дня у нас не было. На всю жизнь запомнила. До сих пор в голове крутится.

– Как вы узнали об аварии?

– Утром не хотелось вставать. Была суббота. Думала поваляться в постели. Но проснулась рано от гула голосов на кухне. Встала. Дверь на кухню закрыта. Говорят авария какая-то. Потом, как сейчас всё помню, папа и говорит: «Помнишь, Сергей Степанович (это наш сосед), в 83-ом году выброс был у нас на станции. Тогда всю траву скосили, хотели даже наши знаменитые розарии срезать. Тоже молчали, а люди по улицам ходили, дети бегали. Никто ведь не знал. Так, небольшая нештатная ситуация. А потом онкологическое отделение в медсанчасти создали». – «Григорий (это мой отец), но выброс тогда был небольшой». – «Да, небольшой. А улицы две недели пожарными машинами поливали. Неспроста. А сейчас, что малый выброс? Блок-то разрушен. Думаю была не утечка радиоактивности, как в 83-ом, а выброс ядерного топлива из реактора. Может быть и до города долетело. Тикать надо, Сергей Степанович!»