Виктор Попов - Z

Уроки четвертый и пятый, напротив, были лишены подобной сакральности и посвящались языкам неродным, три из которых выбирались из почти бескрайнего списка и распределялись (в зависимости от успехов) примерно в равных долях на шесть учебных дней, предпочтение отдавалось языкам, с одной стороны, необходимым, с другой (это касалось третьего по счету) – необычным, дабы Z при случае мог не только соответствовать, но и удивить познаниями, выходящими за рамки стандартной образованщины, впрочем, и это не было главной, а лишь дополнительной задачей, в этой связи Всевидящий поджопник сказал как-то, что «язык неродной, не имея ценности сам по себе (у Их Высочества всегда есть переводчики), важен как средство развития языка родного и пополнения его совсем уж непонятным для большинства словарным фондом, использование (в меру частое) иностранных слов правителем возносит его на вершины дольние по отношению к подданным и рекомендуется едва ли не в каждом третьем абзаце, но не чаще, дабы избыток иностранных слов не рождал неблагоприятное впечатление в народе, в большинстве своем не любящем чужаков, в какой бы форме они ни заявляли о своем существовании», – наставлению тому беспрекословно следовали и, видя, как подопечный делает успехи в каждом из трех избранных наречий, ни на минуту не забывали, зачем прежде всего они требуются, и даже носители языка, нанятые со временем (Всевидящий поджопник знал многое, но, конечно, не все), не могли требовать, как они привыкли, чтобы урок полностью (во имя результата, разумеется) протекал на их наречии, – им всякий раз вежливо, но весьма настойчиво отказывали, не объясняя, впрочем, реальных причин того, почему Z ни при каких условиях не должен был говорить, хоть сколько бы продолжительное время исключительно на иностранном языке, неизменно присутствующий на уроках Поджопник, используя песочные часы (каждые пять минут), обрывал заметно затянувшийся диалог (Z, общаясь с носителями, изредка терял контроль над собой) и спрашивал, как Его Высочество себя чувствует, будто бы от длительного и беспрерывного говорения иностранных слов у Z могла возникнуть какая-то болезнь, так или иначе, носитель языка почтительно умолкал, а Z отвечал наставнику на родном языке, после чего урок возобновлялся, чтобы вскоре прерваться вновь, и правило это после недолго обсуждения (в Дуре дискутировали только по поводу временных отрезков) вскоре распространили на всю страну: все мы не должны были (те, кто в силу доходов или интереса имел такую возможность) говорить на иностранном языке более одной минуты, если вели диалог в учебных целях, при разговоре на иностранном с носителем языка диалог сокращался до тридцати секунд и должен был прерываться на пятиминутную беседу на родном языке (пусть даже и с самим собой, в таком случае иностранец не должен был издавать ни единого звука – нарушивший правило навсегда выдворялся из страны), а любой из нас, вышедший за временные лимиты («Заболтавшийся»), на первый раз лишался права произносить иностранные слова вслух, на второй утрачивал кончик языка, на третий терял этот орган совсем, исключение законом делалось для Их Величества и Их Высочества, так как считалось, что в них самой царственной природой заложено сопротивление всему неродному и назначенный воспитателем лимит – не более чем разумная профилактика возможной языковой инфекции (не исключалась и намеренная диверсия, хотя носители чрезвычайно строго проверялись на благонадежность), способной по прошествии времени развиться в серьезную болезнь, коей по недосмотру страдали несколько прежних государей, подвергших страну смуте и несчастьям – все Они чрезмерно следовали иностранным словам без должного, а часто и хоть какого-либо понимания их сущности.

В том числе и по этой причине между четвертым и пятым уроком наступал длительный перерыв – первому иностранному языку нужно было максимально выветриться из памяти и ни в коем случае не кооперироваться со следующим, трех неродных языков в один день не было никогда, здесь даже Z следовал установленному правилу, гласившему, что «четвероязычие» в единые сутки есть грех недопустимый под страхом смерти, ибо делающий подобное намеренно лишает разум свой данного ему природой единого словесного ориентира, не идущего дальше троицы, и многознанием своим умножает скорбь в подданных наших, думающих по глупости своей, что где-то, возможно, лучше, чем здесь, и потому является заведомым бунтовщиком, не подлежащим милости, и каждый уличивший другого в таком преступлении вправе самостоятельно и без суда решить вопрос над врагом рода нашего любым доступным ему в тот момент способом», и повеление это (кстати сказать, единственное в своем роде, допускавшее самосуд) исполнялось в меру прилежно, и если и являлись порой ослушники, то они редко доходили до суда, так как бдительные подданные сами (не без некоторого удовольствия) решали вопрос с заблудившимся в четырех (порой и в пяти, и в шести) наречиях, если и не отправляя его в мир иной, то существенно калеча всеми возможными для простого человека средствами, к коим (за отсутствием разрешения на иное оружие) относились прежде всего дубины различного толка, что издавна были символом нашего гнева, и государство, запретив по оружейной части все, что только можно (в связи с этим порой казалось, что в Z никого так власть не боится, как собственного народа), оставила нам дубины, ассортимент которых был весьма велик и поражал воображение впечатлительных иностранцев, полагавших, что народ, обладающий таким средством самозащиты, пользуется максимальной свободой, и когда нам (немногим знающим неродные языки) приходилось в спешке (тридцать секунд!) объяснять, что все как раз наоборот, то гости, косясь на дубины (большинство из нас носило и носит их с собой не по надобности, а так, на всякий случай), не верили ни единому слову, и миф о том, что народ Z – самый свободный народ в мире, не без помощи наших СМИ и подключившихся к сему святому делу писак разных мастей глубоко укоренился в соседних странах, которые, впрочем, причудливо не смешивали в этом вопросе народ и государство, видя как раз таки последнее мировым оплотом рабства и тирании, о том, что деление это не выдерживает никакой критики, не раз и не два (буквально каждый день во время перерыва в неродных языках) говорил ученику Всевидящий поджопник, прямо обвиняя иностранцев в чудовищном подлоге, ибо «рассматривать Z и его народ как две противостоящие друг другу сущности есть ложь, ложь главнейшая, основанная на кардинальном непонимании единства правителя и народа, единства, на котором основано Z и дубины, коими народ неоднократно, порой без всякой помощи расстроенного в тот момент государства, изгонял захватчиков – еще одно доказательство безусловного доверия между подданными и государем, знавшим о всесокрушающей силе подобного оружия и тем не менее допустившим его свободное и ничем не ограниченное хождение», и Z сложно было не согласиться с учителем, так как перерыв всякий раз, помимо легкого (яблоко или груша) перекуса, включал в себя упражнения с дубиной, коллекция которых у Их Высочества, понятное дело, была весьма масштабной – больше тысячи наименований как исторических, так и современных, выточенных вручную лучшими мастерами страны, упражняться дубиной Z, как и все, начал с колыбели, уже в ней орудуя полноразмерным вариантом дубины (недетская сила была одним из доказательств особого происхождения) – она была его основной и порой единственной игрушкой, с возрастом, конечно, появлялись и иные (глобус, например), но именно дубина служила точным и безусловным, даже при абсолютном молчании, знаком «своего», и Z был для нас в этом смысле «своее всех своих».