Виктор Попов - Z

На том Поджопник почтительно умолкал, дальнейший распорядок дня всецело зависел от Z – порой он засыпал сразу, и тогда обед шел следом, в другой раз еда и сон менялись местами, здесь не было правила и никто не настаивал на особом порядке, хотя наставник и находил более верным второй вариант, однако прерывать царственный сон не решался даже он, и на то были естественные основания – дневной сон для нас был своего рода культом, которому поклонялись все мы, от мала до велика, за редким исключением (в основном вынужденным) каждый из нас находил днем для сна хотя бы десяток минут, большинство не отказывало себе и в полноценном часе, неслучайно многие (особенно в Дуре) считали, что именно обеденный сон, а не что-то другое, объединяет всех нас, так как именно в это время царит неведомое в иные часы единение народа и власти, по той простой причине, что в это время и те и другие спят и если видят друг друга, то исключительно в страшных снах, которые днем настолько редки, что могут не приниматься во внимание как что-то существенное, неслучайно достижение «единство дневного сна вне сна» было центральной задачей государственной политики, передаваемой из поколения в поколение, задачей, над которой бились лучшие умы и все без исключения государи, задачей, тем не менее оставшейся несбыточной, маячащей где-то вроде и поблизости, но в реальности так далеко, что как ни беги, ни кричи – не догонишь, не поймет, не услышит, а услышит – помчится со всех ног прочь, ибо нет ничего более противоположного, чем государство и мы, люди, им управляемые, так что сойтись без всяких «но» и «как-нибудь» нам возможно исключительно в дневном сне, впрочем, и здесь виделось нам разное, и причудливые видения Избранников, наполненные возможностями (прямое следствие доходов и связей) и действиями (очень часто какими-то изощренными извращениями наркосексоалкогольного характера) никак не соотносились со снами средней статистики, где возможностей меньше (часто их нет совсем), а все извращения сводятся к нехитрым вещам вроде жены соседа да к рюмке выгнанного не здесь, а потому особо сладкого крепкого напитка, одно непереводимое название которого звучит как сказка, чудо, центр бытия.

За обедом, наступавшим раньше или позже (заметим, его всегда сопровождала только музыка и хроника текущих событий исключительно положительного толка), следовала прогулка, длительность и масштабы которой определялись преимущественно погодой да текущими (разными во все дни) дополнительными предметами, список которых был неровен и всецело зависел от настроения Поджопника, а оно было весьма и весьма подвержено сезонным и даже суточным колебаниям – все знали, что пик его активности приходился на весну и осень, что может показаться само собой разумеющимся, так как большую часть лета, да и зимы занимало время каникулярное, но некоторые из нас видели в этой особенности определенный (пусть и слабо доказуемый) психиатрический уклон, считая, что обострение жизнедеятельности Поджопника (как и Дуры, впрочем) носит болезненный характер и только лишь вредит государю и лучше было бы оставить ребенка до поры до времени в покое, дать «доиграть», а не мучить знаниями, которые Ему по роду Его деятельности никогда не пригодятся, а если и пригодятся, то не для чего-то полезного, а для всякого вздора, примеров чему в предшествующий период было немало, и все эти царствующие составители карт, издатели энциклопедий, любители живописи, театралы и т. д. кончали в один прекрасный день одинаково плохо, не своей смертью, за которой неизменно следовала смута более или менее продолжительная, и потому мы, наученные горьким опытом, знали, что нет для нас горя большего, чем слишком умный государь, ибо ум Его до добра не доведет, а мудрость – печаль не Его, а наша – нам терпеть и мучиться, и лучше, однозначно лучше, если Правитель наш слегка глуповат, здесь прощались даже черты идиотства (один, например, всю жизнь гонял по крышам голубей, другой на старости лет встал на коньки и, ударившись однажды о лед головой, совсем перестал с ней дружить), которые не мешали, нет, напротив, добавляли Государю популярности, мы вдруг понимали: в сущности Он такой же дурак, как мы, только на троне, и поэтому (прежде всего поэтому) Ему можно не только верить, но и подчиняться, порой слепо и беспрекословно подчиняться, ибо свой своего не выдаст, не продаст за грош, как Дура (к ней завсегда было меньше доверия из-за огромного количества мерзких, скользких, как черви, умников, пусть и в большинстве своем мнимых), а если и сморозит какую-нибудь глупость, то по простоте душевной, а не со зла.

Поджопник, может, и зная все это, гнул свою линию и на прогулках не оставлял подопечного в покое (куда бы ни направил Z свой взгляд, Он неизменно видел на первом плане или руку, или око наставника, не желавшего, чтобы подопечный созерцал мир таким, какой он есть, без какого-либо его влияния и участия), видя в этом свою миссию, следуя ей без единого исключения, неважно, был ли в этот момент перед Учеником гладко выстриженный газон или случайно найденный однажды в дворцовом парке мертвый нищий, пробравшийся туда каким-то прямо-таки чудесным образом (по официальной информации, все спецслужбы мира не смогли за всю историю ни разу этого сделать), обнаруженный зорким детским оком труп вызвал живой интерес мальчика, не знавшего до того момента о смерти, хотя, строго говоря, не узнал он о ней ничего и в тот день – Поджопник поспешил закрыть глаза ученика единственной ладонью, сказав лишь, что «этот подданный… уснул… уснул навсегда, Ваше Высочество (Бывает такой сон?), порой он случается (Отчего?) от усталости, большой усталости, хотя именуют ее всякий раз по-разному, (У кого?) у многих (А я могу так уснуть?), не, что Вы, Ваше Высочество, вы не многие, вы в единственном числе», – растолковал Поджопник и, развернув подопечного в противоположную от нищего сторону, наконец-таки применил руку по назначению: слегка (точно в соответствии с этикетом и точно в указанную законом часть тела чуть пониже спины) направив Z в сторону Дворца, меча в те же мгновения глазом молнии в охрану, допустившую неслыханный прокол, о котором, впрочем, поразмыслив, решили сообщить в летописи, указав, что такого-то числа, такого-то года Его Высочество обнаружил в саду нищего и соблаговолил подать ему щедрую милостыню, которой в итоге с лихвой хватило на пышные (не по статусу) похороны, при этом летопись скромно умолчала как о Поджопнике, оплатившем их (труп был и его недосмотром), так и о том, что нищий на момент встречи с Его Величеством не мог ответить ему подобающим вниманием – полностью проигнорировав его присутствие, он лишний раз доказал, что свобода в нашей стране возможна, ее рано или поздно получает каждый, и только Правитель (если верить Поджопнику) лишен этой всеобщей привилегии и не обретает доступного всем ощущения и после ухода в мир иной.