Алексей Ивин-Конь - Записки сутенера. Пена со дна

Габриэль была восхищена тем, что гафель матроса может торчать так убедительно, но Америку этим мне не открыла, я не считал эту способность личным достижением. Мачта к личности вообще отношения не имеет и противоположна ей по природе. Думаю, с одной стороны, эта стойкость объяснялась не столько героизмом, сколько юностью и здоровьем, а с другой, парадоксальным недостатком возбуждения. Эрекция ведь с возбуждением не находится в прямой зависимости и может быть механической. А от чрезмерного возбуждения стеньга совсем не топырится. И вообще хуй непредсказуем – живёт своей жизнью. Ни один мужчина не может им управлять, как капитан такелажем. Ассоциировать чувака с его хуем – всё равно, что путать наездника с лошадью. Так что, когда ты ебёшься, тебя, вместе с тем, сильно наёбывают. Что же касается техники задержания эякуляции, то тут сыграло роль то обстоятельство, что кроме презервативов, в СССР не было никаких противозачаточных средств. Презерватив можно было купить только в аптеке. Входить, краснеть, просить – это было неловко. К тому же, в презервативе я ничего не чувствовал, и член мой немедленно опадал. Так что, волей неволей, приходилось, как калиф в гареме, упражняться в самоконтроле. А упорство и труд – всё перетрут. Облизывая мне яйца, как в ГУМ’е мы облизывали мороженое с вафельного стаканчика, Габриэль сказала мне, что сделает мне подарок.

– Заслужил (сказала она). Но ты никогда не должен расставаться с ним. Никогда и ни при каких обстоятельствах, тогда он принесёт тебе счастье.

– А если не сохраню?

Если я не сохраню его (Габриэль оторвалась от своего занятия и придвинулась совсем близко к моему лицу, не переставая ласкать одеревенелый лингам, лоснящийся бутон которого грозился того и гляди, лопнув, вспыхнуть пурпурным лотосом.)

– Если ты не сохранишь его (я почувствовал, как вместе со словами её язык проник мне в ухо и щекочет уже где-то между извилин в центре мозга).

Мне стало смешно, я почувствовал, что сейчас фургон, наполненный нами, соскочит со скалистой зарубки, а Габриэль войдёт в вечность с хуем во рту, чтобы восклицание – хуяк! – было оправдано.

– Не бойся (сказал Габриэль, щекоча мне губами волосы на животе).

Удивительно то, что я, действительно, не боялся. Меня наполняла уверенность, причину которой я не мог объяснить. Габриэль была страстная и холодная одновременно. Это неожиданное сочетание. Находясь в руках искусного мастера, я чувствовал движения и хватку и отчётливо внимал её сильному желанию. Когда я ловил её взгляд, то мне казалось, что Габриэль всё равно, что она равнодушна к происходящему. Я, между тем, был доволен, что так долго тешил женщину, потому что моё собственное насыщение напрямую зависело именно от этого. Но я даже пощупать Габриэль как следует не сумел. Получалось несправедливо, женщина старается, потеет, пыхтит, попой дышит, а ты пейзажем любуешься и, получая несказанное наслаждение, чем-то в ответ платишь, но плата твоя, всё равно, совершенно не соответствует женскому труду.

Возвратившись на ферму, мы вышли из фургона, Габриэль взяла меня за руку и повела в дом. Я так и шёл с голой йелдой наружу, как недоумок. Болт торчал крылатой ракетой, нацеленной на полёт.

– Touche-moi mes fesses (войдя в дом, сказала она). Ça va te plaîre [42]

Я крепко взял Габриэль за её мясистую женскую долю. Пока мы вертелись по горному серпантину, во мне накопилось желание, теперь я чувствовал, как оно, переполняя мне лёгкие, начинает проливаться в пустой гулкий таз. Задница Габриэль, действительно, повышала настроение, она была круглая и упругая, как резиновый мяч. Упади Габриэль на пятую, как говорили, точку, жопа её, кажется, звонко спружинит, и тело подскочит высоко вверх. Мне захотелось увидеть складку, которую половинки зада образовывали сзади, несколько нависая над ляжкой. Я взял в рот губы Габриэль и попробовал её языком. Она была вкусная. На лице у неё было несколько острых волосков, с которыми она, видимо, отчаянно боролась, но те, явно побеждая (думаю), сильно её нервировали. Наверное, сказывались гормональные нарушения, вызванные противозачаточными средствами первого поколения.

Сдёрнув парусиновые штаны, Габриэль повернулась и, держа хуй в кулаке, ловко встала коленками на диван. Раздвинутые ляжки её немного расплющились, мне даже не нужно было никак приноравливаться (мы в точности подходили друг другу по росту), оставалось только наставить головку на рыжую тень, а там уже всё находилось, как на вокзале – в тревожном ожидании. Одним махом вставив по рукоятку, я в буквальном смысл ничего не почувствовал, с понтом, в мшистую дырку на болоте попал сапогом.

Поскуливая, Габриэль сползала на пол и ложилась девичьими грудями на плитки пола. Мне понравились толстые кривые плитки, они посверкивали на неровностях темно-красной охрой. Я долго ебал Габриэль, так что она ещё раз сильно и продолжительно кончила. По мере действия она вела себя по-сучьи, и отдавалась мне всё сильнее и сильней. Она подвывала и ложилась плечами на пол. Габриэль молодела на глазах, в конце концов, мне уже казалось, что передо мной девушка, ровесница или даже моложе. Я и не делал почти ничего, она сама двигала бёдрами то торопливее, то, покачиваясь на коленях, медленно вращала ими, типа, разыскивая тайные закоулки, которых бы ей хотелось коснуться. Я видел крепкую узкую поясницу, раздвоенную позвоночником, которая, то глубоко прогибалась, раздвигая зад, то поднималась колесом. Девичьи груди Габриэль, дёргаясь в разные стороны, мелькали с обеих сторон. Я с удовольствием мял её упругие булки и с любопытством наблюдал, как под копчиком наворачивается прозрачная капля, которая, наконец, не выдержала и, скользнув между ягодиц, попала на блестящий, совершающий возвратно поступательное движение поршень, чтобы навсегда исчезнуть в общем круговороте воды.

Я испытывал лёгкое состояние, даже смотрел по сторонам, хорошо чувствуя все запахи, от душистого аромата буйной растительности, окружавшей дом, до звериного запаха, который блестел в рыжей тени розовой плотью, по цвету и по ощущению напоминавшей мякоть ошпаренного помидора. Я смотрел, раздвигая ноздри, нюхал и вместе с чувственными впечатлениями вкушал тёплое ощущение власти. Я понимал, что оно возникает оттого, что я не полностью разделяю состояния женщины. Или именно только разделяю его, не теряясь в нём окончательно, а она, улетая в заоблачные дали или же погружаясь в недра земли, где лежат уже только драгоценные камни, по существу, целиком находится во власти своего состояния, то есть, в моей власти. Так, наверное, происходит и в семейной жизни – властвует в паре тот, кто меньше любит и может в любой момент сделать шаг в сторону. Впрочем, ситуация, в которой я находился, не располагала к точности выводов, она могла быть только более или менее верной по отношению к обнажённому тылу, который в тот момент я бы не осмелился назвать неприятельским.