Илья Веригин - На узкой грани

– Какая же ты молодец, не разменивайся на кого попало. – Эйлис погладила меня по плечу.

– Но как понять, ОН это или нет? – я подняла на нее глаза. – Ведь это же так сложно, вдруг мне покажется… А потом я пойму, что ошиблась?

– Рано или поздно, ты все равно повстречаешь человека. Что будет, то будет, но никогда не оборачивайся назад. Поступай всегда так, чтоб ни о чем не жалеть.

– Спасибо тебе.

– Леона, но неужели тебе никто не нравится из ребят из вашего класса?

– Они все какие-то несерьезные и отталкивающие. Им нужно только одно. А еще, они знают насколько у меня богатый отец, поэтому им я не нужна. Нужны только мои деньги и кое-что от меня. Я так не хочу.

– А может нравятся не ребята? В том смысле…. Эммм?

– Что ты имеешь в виду? Девушки мне точно не нравятся, если ты об этом, – я почувствовала, что вспыхнула, щеки так и горели.

– Прости, я не хотела тебя обидеть.

Эйлис только крепче меня прижала. Потом, думая, что я не слышу, прошептала, как мне будет непросто.

В университете мне было очень интересно учиться, поскольку и там я поставила себе задачу – закончить его с отличием, по-другому я не умею. Но, как я уже поняла, юриспруденция и право были не тем, чем мне хотелось бы заниматься всю жизнь. Мне нравилось искусство. Мне удалось совмещать занятия в университете и одновременно пойти на дополнительные художественные курсы. У меня повсюду с собой был альбом и карандаши. Когда у меня была свободная минута, я рисовала. Иногда мне даже удавалось во время лекции сделать набросок или зарисовку. Например, преподавателя с кафедры или студента. Курс у меня подобрался – все сплошь дети богатых родителей. Наглые, убежденные в своей избранности, хозяева жизни и тусовщики. Я не причисляла себя к таким. Хотя они про меня знали, что я дочь богатого отца, и пытались поддерживать со мной общение, мне с ними было тоскливо. Я на себя надела маску высокомерной «ледяной принцессы», немного участвовала в разговорах. Но на «тусовки» – нет. Мне некогда.

Пятый курс. У нас объединенные лекции по гражданскому и уголовному праву совместно со студентами медицинского и фармацевтического факультетов. Какие же там ребята открытые и более простые. Они живые, не зацикленные на шмотках, «тачках», тусовках. Они нацелены на б о льшие жизненные ценности. На служение людям.

Может, конечно, я наивная дурочка, но я их увидела такими.

А еще я заметила его. Невысокий, достаточно крепкий, с короткой стрижкой, очень густыми бровями и правильными чертами лица. Очень красивые губы. А его взгляд: красивые серо-зеленые глаза почему-то все время очень грустные. И еще одно наблюдение, он всегда приходит в аудиторию очень уставший. В первую же лекцию я сделала набросок его портрета.

Еще несколько совместных лекций прошло, и я закончила портрет.

– Нашла себе модель? – над моим ухом хихикнули. – А он ничего себе. А главное, с какой любовью нарисовано.

Я посмотрела на Джессику. Она учится со мной с первого курса. Посмотрела ледяным взглядом, как я умею.

– Не, серьезно, ты рисовала ребят раньше, но так… Леона Вебер влюбилась, это точно, – Джессика довольно улыбалась.

Несмотря на то, что еще шла лекция, я молча собрала вещи и вышла из аудитории. Преподаватель мне ничего не сказал. Но в последнюю секунду перед выходом, я перехватила немного удивленный взгляд этого парня, с медицинского отделения.

Закончилась сессия. Я перешла на шестой курс. Там остается только специализация. Отец мне позвонил, короткий, как обычно, разговор. Он мне велел идти в магистратуру по международному праву. Я ответила, что подумаю. Он задал еще пару вопросов ни о чем. Как обычно, спросил, не надо ли мне еще денег. А затем «обрадовал», что приедет теперь только через три месяца, поскольку надо задержаться в Европе.

Денег особо не надо, есть они у меня, не бедствую. Есть и карманные деньги, и на содержание машины, и на развлечения. Хотя у меня развлечения – сходить в кино раз в месяц, а так учеба, курсы рисования и дизайна, фитнесс. Я только вздохнула, все как всегда.

– Ужинать будешь? – это Эйлис, – Что с тобой?

– Отец вернется только через три месяца. Обещал до этого, что по окончании пятого курса мы с ним поедем куда-нибудь.

– Но ведь он…

– Работает на наше благо, чтобы все было у нас хорошо, и мы ни в чем не нуждались, – я только вздохнула. – Но все-таки, я его хотела увидеть.

– Тебя что-то еще беспокоит. Что? – Эйлис села передо мной.

– Не знаю…

Только когда я легла спать, поняла что меня еще беспокоит. Почему мои мысли опять возвращаются к этому парню? Я включила свет и открыла свой блокнот для рисования и нарисовала по памяти еще один его портрет.

– Очень симпатичный мальчик, – я даже подскочила от неожиданности, Эйлис заглядывала через плечо. – Кто-то с курса? Я увидела свет у тебя, решила зайти – узнать, не нужно ли чего.

– С медицинского факультета, – я покраснела, – этот триместр они ходили с нами на объединенные лекции. Что со мной?

– А что с тобой? – Эйлис на меня внимательно посмотрела. – Выглядишь сногсшибательно, даже еще лучше, чем обычно…

– Не знаю, что со мной. Все из рук валится. Вон только, – я указала на портрет, – вон о нем только мысли. Причем давно. И хочется его увидеть, опять…

– Вы познакомились?

– Нет.

– Все, по-моему, ясно. – Эйлис очень ласково мне улыбнулась

Я вопросительно посмотрела на Эйлис.

– Ты влюблена, девочка моя. И если я что-то правильно понимаю, это впервые за твои девятнадцать, почти двадцать, лет. Что для меня удивительно, так это то, что раньше этого не случилось.

Я почувствовала, как мои щеки запылали, и опустила глаза.

*****

Он стоял ни жив, ни мертв. Потом медленно, стиснув зубы и заставляя себя дышать короткими вдохами, сдавливая глухое рычание, прорывавшееся у него из груди то ли от страха, то ли от злобы, мелкими шагами начал семенить к противоположному краю ямы. В мутной жиже он то и дело чувствовал, как наступает на что-то мягкое. Погибших здесь было много. Мужчины, женщины, некоторые трупы уже невозможно определить – кто это был, настолько давно они тут лежали. Морис остановился и до боли закусил себе щеку изнутри – перед ним спиной вверх лежал трупик ребенка не старше пяти лет. Морис заставил себя медленно выдохнуть и продолжил двигаться вперед, аккуратно обойдя несчастного малыша.

Ломая ногти, рассадив кисть раненой руки, с трудом он выбрался из страшного оврага. Сделав пару шагов, Морис остановился, и его неудержимо вывернуло наизнанку. Пустой желудок жуткими болезненными спазмами продолжал сокращаться, хотя не понятно было, что же еще можно исторгнуть. Отдышавшись, он побрел вперед.

Найдя небольшой ручей, который спускался по склону, Морис попытался отмыться. Ему казалось, что запах того оврага намертво въелся в кожу и одежду. Ополоснув лицо, он почувствовал себя чуть лучше. Рану на руке он промыл и замотал малым бинтом, перевязочный пакет пока не трогал. Руку неистово саднило. Дал знать себя голод. Морис старался об этом не думать. Он заставлял себя выполнять механические действия, направленные на решение текущих задач – наполнить флягу, бросить в нее таблетку обеззараживания воды. Проверить оставшиеся оружие и боеприпасы. С помощью полевого набора вычистить автомат. И так далее. Он заставил себя вспомнить хотя бы примерное направление, куда ему надо двигаться. В голове еще проносилась тысяча вопросов, на которые он не мог найти ответы. Почему к ним не пришли на помощь свои же? Почему ранее, командование игнорировало обращение сербов из деревень на нападения со стороны хорватов? Почему офицеры сообщали хорватам расположение частей Югославской армии? Почему убийства сербских жителей не расследовались или расследовались, спустя рукава? И самый главный вопрос – почему они не получили приказ предотвратить ту бойню, свидетелями которой стали? Он гнал пока прочь от себя эти мысли.