М. Агеев - Откровенные повести о жизни, суете, романах и даже мыслях журналиста-международника

Может, прав Володька Кириллов – дать дёру, пока ещё можно?

За всей этой бурей событий, за сомнениями и восторгами Петя напрочь забыл о своих взаимоотношениях с Агентством. Опомнился только через неделю.

Дебитно-кредитные дамы в бухгалтерии, куда он пришёл за расчётом, очень удивились его желаниям.

– Как я могу вас рассчитывать, Пётр Сергеич, если по вам нет ни приказа, ни распоряжения, – раздражённо выговаривала ему молодящаяся, с розовым маникюром и обесцвеченными волосами Вера Васильевна. – Вы, Пётр Сергеич, всегда всё путаете… Зачем это вам вдруг увольняться приспичило, вы что, путчист?

– Да мне Мельников сказал… – растерянно промямлил Петя.

– Ха, Мельников, – Вера Васильевна взмахнула руками, как крыльями, и закатила глаза. – Он с двадцать первого в Агентстве не работает. Прибежал, как ошпаренный, в один день оформился, и нет его… Председатель с прошлого вторника тоже не появляется… Идите, идите, Завадский! Хотите увольняться, давайте, как положено: пишите заявление, получайте обходной лист, собирайте подписи…

Петя не был фаталистом, но любил копаться в смыслах. Выйдя из бухгалтерии, он принялся прикидывать, какую игру ведёт с ним судьба. Зачем она отозвала его из Мексики? Зачем сделала иностранным корреспондентом в родной стране? Зачем свела с Александром Ивановичем Мельниковым и, чего уж притворяться, напугала почти до потери пульса «волчьим билетом»? А потом три дня коптила над костром путча? Что всё это значит?

Ответов Петя не находил, хотя честно и не жалея усилий, ломал голову над загадками капризной дамы. Думать, что судьба устроила путч лишь затем, чтобы избавить его, Петю Завадского, от мести заместителя резидента КГБ в Мексике Тони Маклакова, было слишком даже для его гипертрофированного индивидуализма. В конце концов, он решил, что содержался в этих её финтах какой-то сокровенный, недоступный смертным смысл. Покончить с предпоследней империей на Земле, к примеру. А его, Петю, просто затянуло между шестерёнок огромного механизма истории. На том он успокоился, выкинул из головы все вопросы и стал жить дальше.

Кто-то, наверное, полагает, что работа журналиста только в наше неспокойное время стала суетной и опасной. Нет, тщеты, суеты, опасностей и страхов было в ней предостаточно и раньше. Особенно это касается работы журналиста-международника. Некогда международники считались элитой профессии. Однако околономенклатурное положение лишь добавляло им страхов. Были они разными, эти страхи…

С некоторых пор собственного корреспондента Агентства в Рагуа Петю Завадского обуяла чудовищная ностальгия. Невыносимая настолько, что стал Петя каждую неделю ездить в аэропорт и с вожделением смотреть, как медленно закрывается дверь аэрофлотовского Ил-62М, как выруливает он на взлетную полосу и, совершив разбег, неспеша улетает из этого обрыдлого неба в другое, знакомое с детства и родное. Это мазохистское занятие на какое-то время примиряло Петю с рагуанской действительностью, и позволяло пережить неделю до следующего самолета. Друзья сочувствовали ему и старались отвлечь, но напрасно: не проходила ностальгия от рома.

В один из таких дней, вернувшись из аэропорта, он решился и написал письмо председателю правления Агентства с просьбой отозвать его как можно скорее. По эмоциональному накалу и по самой сути своей послание это очень напоминало письмо деревенского мальчика Ваньки Жукова с аналогичной просьбой, обращенной к дедушке Константину Макарычу.

Ностальгия, колотившая сейчас Петю и наполнявшая его невероятным равнодушием к некогда любимой Рагуа, началась вдруг, сразу, в одночасье. Петя даже помнил день, когда случилась с ним эта неприятность.

Капитан Санчес принимал сеанс педикюра в отеле «Континенталь». Именно принимал сеанс, хотя и звучит это несколько помпезно. Вокруг него суетились три девчонки в полупрозрачных халатиках на голое тело, а сам он был прикрыт изящной попонкой с символикой отеля. Капитан пил кофе и курил длиннющую кубинскую «партагас». Одна нога его покоилась в хромированном тазике, наполненном какой-то голубоватой химией, вторая, бесстыдно посверкивая розовой пяткой, лежала на маленькой табуреточке, и две девчонки колдовали над ней в четыре руки. Третья юница, самая смуглая и хорошенькая из всех, постоянно подставляла пепельницу под сигару и держала чашку с кофе, пока капитан просматривал журнал или почесывался. Словом, революционный капитан Санчес, директор департамента прессы революционного министерства обороны революционной Республики Рагуа, балдел нагло и вызывающе.

Собственный корреспондент товарищ Петя Завадский, – так называли его рагуанцы: «компаньеро Педро Савадски» – торопился переговорить с капитаном до ливня и потому рыскал по всем местам, где тот мог оказаться. Залетел и в «Континенталь», единственную приличную гостиницу, сохранившуюся в столице после десятилетней давности землетрясения. Портье в холле указал на стеклянную, матовую, украшенную замысловатыми вензелями дверь салона красоты.

В Рагуа была зима. Несмотря на кондиционеры, в «Континентале» жарко. В городе тоже жарко. Жарко во всей стране, зажатой на узком перешейке между двумя океанами. Жара стоит в Рагуа всегда, неизбывно, вечно. Полгода – сухая, и это называется летом. Другие полгода каждый день после обеда идут ливни. Два с половиной часа с хмурых небес рушатся стеной потоки желтоватой воды, и это называется зимой.

Лето обезвоживает землю, деревья, камни, асфальт. Все становится сухим, пыльным и ломким на вид. Люди летом не потеют. Даже крестьяне на плантациях маиса или сахарного тростника, или кофе. Рагуанское лето быстро вытягивает из человека всю влагу, и потеть становится нечем. Зато зима пропитывает ею все вокруг. Потеют даже стены – мутные дорожки конденсата ручейками стекают из покрытых коричневой ржавчиной железных ящиков кондиционеров, бегут по бетонным блокам, из которых выложена пирамида «Континенталя», и путь их отмечен неистребимыми мхами. Влажными испарениями дышит сельва. Иссохшая за лето желто-бурая земля вмиг зарастает буйной зеленью, и в ней оживают мириады гадов и насекомых, которые неостановимо, упрямо лезут в дома и офисы. Люди тоже обтекают влагой, постоянно промокают себя носовыми платками, салфетками, тряпками и по три раза на день меняют рубашки. Разумеется, те, у кого эти рубашки имеются.

Петя Завадский не любил выезжать из столицы по своим корреспондентским делам зимой. Считал, нужно ездить летом, набирать материал и впечатления, а зимой сидеть под кондиционером и отписываться. Так он и стремился организовать работу, но за четыре года его жизни здесь этот идеальный ритм не сложился ни разу. Революционная Рагуа сильно возбуждала советскую прессу вызовом, брошенным Дяде Сэму. Вызов досаждал дядюшке не больше комара, но знаменателен был сам факт. Поэтому заявки на материалы валились на Петю, словно яблоки в ураган. Причем, не только от родного информационного агентства, но и, практически, от всех столичных газет и журналов, называвшихся в ту пору «центральными».