М. Агеев - Откровенные повести о жизни, суете, романах и даже мыслях журналиста-международника

Фигурку её и походку Петя рассмотрел, а вот лица при жалком свете коптилки так и не увидел – сплошные тени, да черные пятна. «Ладно, утро вечера мудренее», – решил он и огляделся, подыскивая место для ночлега. Комбат, продолжая бубнить про вторую роту, пристроил его рядом с «политико» на помосте из неизменных бамбуковых стволов. Наверняка пожертвовал своим ложем. Совсем не царским, честно говоря, но, безусловно, лучшим, чем просто сырая земля…

Петя комбата не слушал – думал о девчонке и о том, как можно раскрутить всю эту историю. Додумать не успел: как только улёгся, подоткнув со всех сторон одеяло, одолженное комбатом, тут же и уснул, будто провалился.

Первый хлопок и упругий удар вдруг уплотнившегося воздуха Петя проспал. Проснулся от второго. И ничего не понял, сел, завертел головой – бамбуковых накатов над блиндажом не было, их, похоже, сдуло. Светила луна и цепочками летали под ней какие-то странные красные жуки или мухи, что ли. Визжало на одной истеричной ноте – и-и-и-и-и!… Оглушительно бухало, горячий воздух тяжко бил прибойной океанской волной. Огромный кто-то, невероятных размеров Гаргантюа, надувал гигантские бумажные пакеты из-под «фаст фуда» и беспрерывно хлопал их, сотрясая землю. Блиндаж, траншея, брустверы подпрыгивали от каждого хлопка, стены ходили ходуном, оползая лавинами. Где-то кричали…

Наступил конец света. Земля кололась на части и куски её отлетали в чёрную жуть космоса. На одном из них летел Петя, вцепившись в стволы помоста…

А этот, огромный, всё хлопал и хлопал свои пакеты, перемешивая лунную пыль с земляной взвесью, которая медленным облаком поднималась к звездам.

Петя закричал:

– Комба-а-а-т! Пе-е-едро! Поли-и-и-тико!

Орал, срывая связки, не слыша себя во вселенском грохоте и визге… Тонул Петин голос в хаосе, как тонет в гудке тепловоза комариный писк…

Стремительно и сразу ужас стиснул голову стальным обручем. Большая чёрная бабочка с жесткими крыльями забилась в желудке.

Петя рванулся из замкнутости блиндажа наверх, в жизнь, в реальность, за пределы траншеи. Но и там гремело, визжало, выло, бухало… Прыгала почва под ногами. Билась в падучей. Красные мухи с громким чмоканьем вбивали себя в мягкие стебли бананов, разбивались мириадами синих искр о железные стволы каоб. И хлопало, хлопало, хлопало кругом…

Он не понимал, ни где он, ни что с ним… Не мог вспомнить… Что-то шевелилось… Вертелось что-то… Но вспомнить не мог… Бабочка разбухла в животе. Не хватало ей уже места – крылья скребли изнутри… Тошнило…

Бежать! Петя не знал, куда; метался, размахивал руками; кричал, орал и, кажется, даже плакал… Не осознавал, что красные мухи на самом деле – пули, а хлопки – разрывы мин или снарядов. Ни идеи такие, ни такие слова не проносились в его заполненном ужасом мозгу. Просто что-то, какое-то тягуче-тоскливое чувство, появившееся вместе с бабочкой в животе, настойчиво подсказывало: спасайся! беги! это смерть! А злобные красные мухи летели прямо на него… И хлопало уже совсем рядом, за спиной… И Петя уворачивался, падал, полз на четвереньках, перекатывался… Наконец свалился куда-то – с силой рвануло вниз, закрутило, завертело, поволокло. Мухи, хлопки, визг – весь этот хаос стремительно уносило вверх. А он, то юзом, то через голову, то перекатом – летел вниз, и что-то хрустело и ломалось вокруг…

Потом черно-зеленая вспышка взорвалась в голове, и Петя отключился, влетел из бушующего шторма в тихую гавань. Успел подумать: «Господи!», и тут же накрыло его тёмным покрывалом.

Когда Петя очнулся, было светло. Перед самым его глазом пролегла муравьиная тропа, и по ней тянулся бесконечный караван больших рыжих муравьев. Каждый с какой-нибудь поклажей на спине. На Петю они не отвлекались. Но прижатая к траве щека и правая ладонь саднили укусами. Зудело невыносимо.

Петя с трудом сел, сплюнул черную, земляную слюну, наполнявшую рот металлическим вкусом, и попытался разобраться в происходящем. Ничего путного из этой попытки не вышло. В ушах у него заполошно звенели цикады. Как летней ночью в Крыму. Голова была тяжелой, и внутри неё что-то постоянно перекатывалось и смещалось, какие-то стальные шарики, которых там, конечно же, быть не должно. Земля медленными кругами плавала по океану, и её покачивало на легкой зыби. Приходилось цепляться за траву, чтобы зафиксироваться.

«Пил я разве вчера?» – Заинтересованно заглянул в себя Петя.

Да, нет, какое там… Гром, визг, полет в чёрный космос, стремительные красные мухи… С рома такого не бывает…

«Грибов, что ли, наелся?» – Прикинул он. И это было вполне разумным объяснением тех жутких ночных видений, которые навязчиво возвращались к нему сейчас воспоминаниями.

Но покачавшись на волнах, помотав головой, он отверг и его. Похмелья не складывалось – никаких гуляний и безумств с вечера не вспоминалось, а без них излишеств не бывает, а без излишеств нет и похмелья.

«Может, бой?» – Смутно, неверно, расплывчато возвращалось что-то… Поездка… Хутор… Вторая рота… Но здесь он тормозил. Спотыкалась память на второй роте – а что, собственно, вторая рота? какая такая вторая рота? как вяжется она с действительностью?

– ¡Ruso! ¡Ruso! ¿Donde estas, hijo’e puta? – Раздалось вдалеке.

Ищут! Давно, наверное, ищут, раз ругаются. Сложное логическое построение далось ему на удивление легко. Петя обрадовался: не все, значит, потеряно. Крикнул в ответ. Из горла вырвался слабый сип. Прокашлялся и крикнул вновь:

– ¡Aquí!

Сверху послышались шаги и голоса. Он поднял глаза и увидел на краю оврага несколько склонившихся силуэтов, чёрных на фоне невыносимо яркого солнца, собранного листвой бананов в лазерный пучок. Одна голова с шапкой волос показалась знакомой. Да ведь это… Ха, да это же комбат! – Вспомнил Петя. И сразу всё прояснилось: студенческий батальон, блиндаж, ночь… Девчонка с какой-то изюминкой… Книга… Но дальше опять тормоз – вновь начиналась бестолковщина с грохотом и красными мухами…

Выудили его со дна оврага ловко и быстро – два бойца спустились на верёвках, опутали ими Петю вокруг пояса и «на раз – два» те, кто оставался наверху, вытянули его обратно на свет Божий.

Потом он сидел на краю траншеи, рядом с тем местом, где раньше был блиндаж. Курил. Вдоль бруствера лежали мертвецы, прикрытые распущенной по швам палаткой. Разваленные буквой V ноги в высоких армейских ботинках торчали из-под брезента. И было их много. Здесь же сидел комбат. Тоже курил и старательно отводил взгляд от скорбного ряда. Он рассказывал о прошедшей ночи; говорил, быстро, захлебываясь словами, словно опаздывал или боялся, что Петя сейчас его перебьёт. Но Петя слушал молча. Курил только одну за другой и никак не мог накуриться. Не ощущал вкуса никотина. И запаха табака не чувствовал.