М. Агеев - Откровенные повести о жизни, суете, романах и даже мыслях журналиста-международника

В детстве он жил в подвале старого, дореволюционного дома на 1-й Брестской. Через проходной двор шумела главная в Москве улица Горького, на которой для Пети всегда были уготованы маленькие радости.

Магазин «Пионер», полный всяких конструкторов, фонариков, походных палаток, перочинных ножичков, настольных игр и прочих необоримых соблазнов. В «Пионере» есть на что посмотреть и что потом выканючивать у родителей. Магазин «Динамо», где продавались спортивные снаряды, велосипеды, мячи, футболки… И рапиры! И спортивные ружья! И пневматические пистолеты! В Оружейную палату не попасть, а «Динамо» – рядом! Сколько раз представлял Петя совсем нетяжёлую, волнующую тяжесть пистолета в кармане… Налетают на него враги… Нет, лучше на него с ребятами, с Лёшкой, с Эдиком, с Мишкой Розенфельдом по прозвищу Рейсфедер… Ну, и чтобы Ленка Клопова там была, конечно… Налетают на них фашисты… А он, Петя, выхватывает свой пневматический… Пах-пах! Валятся, как подкошенные… Фашисты, естественно… А Ленка на него смотрит и восхищается… А он гордо мимо… И ребята уважают…

Дом детской книги с читальными залами – там обитала ещё не початая Петей мудрость, там давали краски и пластилин, можно было рисовать и лепить собственные иллюстрации и выставляться в огромных витринах, выходящих на улицу Горького. Ещё на углу Васильевской располагалась булочная, где сладко пахло ванилью и кофе, а под стеклом раскладывались необоримой красоты торты, мармелады и зефиры. Зайти, посмотреть, подышать сладким запахом… У Белорусской был рыбный с огромным аквариумом, в котором постоянно плавали печально-ленивые, равнодушные рыбы с разверстыми ртами и выпученными глазами…

Каждое из этих мест дарило Пете радостные и беззаботные ощущения, будоражило фантазию – это были маленькие праздники. Личные Петины карнавалы. Родители, разумеется, запрещали торчать в магазинах, глазеть без дела на витрины, или пропадать часами в читальном зале в ущерб урокам. Приходилось воровать. По пути из школы Петя забегал в «Динамо» или в «Пионер», на Васильевскую или к Белорусской площади, крутился часик, воображал себе всякое, прикидывал, чего бы купил… А дома врал про неожиданное пионерское собрание. Здорово, конечно, однако настоящий праздник был другим.

Настоящий праздник был для всех-всех, для каждого. Он заполнял собою и Петю, и тёмный, сырой подвал, в котором Петя жил, и все проходные дворы на улицу Горького, и весь город, всю страну, весь мир. Такой праздник наступал три раза в год.

Седьмого ноября, первого и девятого мая хриплые голоса репродукторов-колокольчиков, развешанных на столбах, врывались в московскую рань. «Не спи, вставай, кудрявая…», «Утро красит нежным светом…». Радостные дикторы, бодрые дунаевско-покрассовские марши, громы ансамбля песни и пляски Советской Армии… Музыкальное эхо отскакивало от блестевших отражённым небом окон, от стен домов и возвращалось в ущелья улиц бравурной какофонией. Белые буквы на красных полотнах, бумажные цветы, флаги по углам домов, портреты суровых дядек в пиджаках. Пирожки с повидлом и эскимо в серебряной фольге… Разноцветные, липкие петушки на палочках… Прыгучие, набитые опилками, раскрашенные африканскими колерами мячики на резинках… Истерично-громкие «уйди-уйди», выстреливающие бумажными языками… Всё, решительно всё радовало, веселило, казалось лёгким и добрым. Всё было доступным в эти дни.

И самое-самое! Главное! Грандиозное, забирающее дух спазмами счастья… Танки, ракеты, тягачи, бронетранспортёры! Колонна военной техники в очереди на парад. От Белорусского вдоль улицы Горького, теряясь головой где-то далеко за Маяковкой. Дремлющим драконом стояла колонна с заглушёнными моторами посреди пёстрого, бурливого и шумного моря. Бугристая, крашенная яркой зеленью, тяжёлая даже на глаз броня… Запах соляры… Чёрные комбинезоны и шлемофоны… Сильные руки, вздымающие тебя на звонкую под каблуком сталь… Можно даже чуть-чуть постоять, ухватившись за поручни на башне… Посмотреть сверху на плывущие мимо людские гольфстримы, на сине-красные линейки милиции, отделяющие колонну от праздничных волн… Каким большим, каким высоким и сильным представляешься себе, когда под ногами эта тяжкая, эта несокрушимая, эта страшная в своём немом спокойствии мощь! Восторг… Счастье…

Эти праздники, вернее, эти ощущения праздника, закончились вместе с детством. Нет, раньше. Они закончились, когда, по хрущёвской программе ускоренного строительства жилья, семья переехала в малогабаритные хоромы в тмутаракань, на дальнюю оконечность Хорошёвского шоссе, под Серебряный бор, в местность, которая звалась 76-й квартал. С тех самых пор Петя смотрел праздники только по телевизору. Мама варила кофе и пекла сладкие пироги, в квартире появлялись запахи, похожие на благоухания булочной на Васильевской. Пете делалось грустно. Но квартира была светлой, с балкона просматривался огромный двор, образованный каре пятиэтажек, а у Пети появилась своя собственная, хоть и малюсенькая, комната. И он, в конце концов, смирился с потерей праздничных ощущений.

Наверное, по какому-то, ещё пока не открытому, всемирному закону сбалансированности бытия, судьба впоследствии решила компенсировать ему эту потерю. Или вознаградить за смирение и безропотность, с которыми Петя принял её. Правда, он окончил школу с весьма скромными успехами, пролоботрясничал и не поступил в институт. Тут уж судьба, видно, оказалась бессильной, дала осечку на лени и легкомыслии. Потом были армия, поступление на переводческий факультет московского инъяза, учёба без срывов, без академических отпусков, отчислений и восстановлений; были стройотряды и комитет комсомола, отмеченный комиссией диплом… И всё это время судьба не прекращала дарить Петю ласками и улыбаться ему в тридцать два зуба.

Особенно призывную и соблазнительную гримасу изобразила она, встретив Петю на пороге большой жизни. Как-то сразу и беспроблемно повезло ему попасть в очередь на закалку характера и подготовку к зарубежным стрессам. В Советском Союзе очереди возникали моментально и повсеместно, по любому поводу и без повода тоже. Скажем, за картошкой. Но были такие, куда и встать-то уже считалось удачей – с ночи записывались и «чернильным» карандашом номер на ладошке рисовали. За итальянскими осенними сапогами, к примеру. Очередь же за границу была, и вообще, избранной. Даже хвост на покупку автомобиля не мог с ней сравниться, даже списки желающих приобрести жилищный кооператив. Ставили туда тихо и незаметно, без шума и чернильных номеров. Попасть в жидкие ряды «выездных» означало получить от судьбы поцелуй взасос.

Давний и совсем не закадычный приятель Петиного отца работал в Агентстве зарубежной печати «Вести», единственном в СССР механизме внешнеполитической пропаганды и информации. Агентство имело свои бюро и представительства в 140 странах, где сотни зарубежных корреспондентов и редакторов скрипели перьями и суетились во славу советского строя. Потому Агентство считалось местом редким по сочетанию перспектив, элитным, «выездным». Пределом мечтаний. Естественно, для человека «с улицы» было оно недостижимым. Полностью и безоговорочно «блатным» было Агентство. Устраивали в него «своих» по родству, по знакомству, по рекомендации сверху – «по блату». Сама Галина Брежнева, дочь генсека, работала в одной из его редакций. Петя видел её в коридорах. «Смотри, смотри! Дочка Брежнева!» – Агентский старожил дёрнул Петю за рукав и показал кивком головы на кряжистую, стремительную даму с резким, несколько даже вульгарным, но красивым лицом. Потом Петя часто встречал её и почему-то каждый раз улыбался. Невольно. Однажды она подмигнула в ответ на его улыбку. Петя потом мучился несколько дней. Никак не мог решить, что бы это значило. Говорили, что она серьёзно пьёт и что ей закрыт долгосрочный выезд зарубеж. Смешно – Галину Брежневу не выпускали за границу! «Долгосрочка», должность заведующей бюро Агентства где-нибудь в Париже или Брюсселе были ей заказаны! Разумеется, не по причине пьянок и адюльтерных скандалов, преследовавших её постоянно, а исключительно по соображениям государственной безопасности. Дочь генсека тоже была жертвой строгих правил КГБ. В определённом смысле.