М. Агеев - Откровенные повести о жизни, суете, романах и даже мыслях журналиста-международника

Прохоров посмотрел на свою визави тяжёлым взглядом наёмного убийцы. Господи, если бы это только стало возможным! Не колебался бы! Ни мгновения! Она уже давно заслужила… По совокупности…

Анна Германовна не отрывалась от документа. В кабинете было сумрачно – день за окном выдался пасмурный и дождливый. На столе Прохорова уютно горела настольная лампа, круг света от неё распределялся равными полусферами по обеим столешницам. Анна Германовна подвинула свои бумаги ближе к лампе и зябко передёрнула плечами – ощутила искренность чувств Александра Юрьевича.

Прохоров протянул руку и нажал на выключатель. Кабинет погрузился в сумрак. Он довольно ухмыльнулся. Ядецкая, всё так же, не отрываясь от бумаг, щёлкнула выключателем своей лампы и переставила её; Прохорову достался лишь малый кусочек светового пятна. Александр Юрьевич поморщился и решительно развернулся к Пете. Этот бой местного значения он проиграл.

Пока длилась позиционная перестрелка с настольными лампами, Петя соображал. Мысль его, подобно ныряльщику, коснувшемуся дна, поначалу очень медленно набирала скорость для обратного подъёма. Преодоление придонной толщи испуга, шока, душевной сумятицы потребовало титанических усилий. Зато, разогнавшись, наполнившись воздухом, мысль вынесла Петю на поверхность, к солнцу, с реактивной скоростью пробки, вылетающей из бутылки шампанского. Из холодных глубин отчаяния он ворвался прямо в ослепительно белый, искрящийся и горячий свет озарения.

Пьянка! Текила! Провалы в памяти!

– И рад бы, Александр Юрьевич, рассказать, как на духу, но, если честно, вспоминаю с трудом. Всё как в тумане, – прямо глядя в увеличенные линзами очков колючие прохоровские зенки, сказал Петя. Тяжко вздохнул и повинно склонил голову, уставившись на едва различимые в пасмурном сумраке кабинета носки своих ботинок.

Дальше он уже бормотал. Почти невнятно. Прохорову приходилось напрягаться в попытках уловить смысл Петиных признаний:

– Ну, собрались… ну, выпили… ну, не хватило… водка кактусовая, мексиканская… текила… взялась откуда-то… ужасные ощущения… память просто отшибло… совершенно невозможно вспомнить, кто, что говорил… кто, что делал…

– Что же вы, Пётр Сергеевич, под текилу и свои порочные связи с мексиканскими женщинами запамятовали? И променад в Акапулько? По приглашению идеологического противника? – Ехидно поинтересовался Прохоров.

– Какие связи? С какими женщинами? И в Акапулько я никогда не был! Бред какой-то! Да, что вы, Александр Юрьевич! – Удивился Петя. И даже не просто удивился, а возмущеньице лёгкое подпустил. Чуть заметное.

Вообще-то, врать Петя не любил. Делал это исключительно по необходимости. Но, ведь, в каждом из нас, а уж в журналисте-международнике в особенности, дремлет актёр. Подчас, великий. Перевоплощение в искреннего и честного человека отнимало, конечно, сколько-то душевных сил, зато потом и враньё уже таковым не считалось. А становилось оно самой, что ни на есть, чистой и святой правдой потому, что вылетало из уст искреннего и честного человека. Сейчас Петя перевоплотился в стажёра с превосходной отчётной характеристикой.

Так оно в действительности и было: стажировка в Мексике Пете удалась, характеристику он получил хорошую, добротную. На последующий выезд в долгосрочку. Собственно, главный редактор именно на это и намекал накануне Петиного отъезда в Мехико: если стажировка пройдёт нормально, заведующий бюро поддержит, и посольство не станет возражать, то последующая долгосрочная командировка редактором бюро – вполне реальна. Поэтому игралось Пете легко, без напряжения, как провинциальной приме на собственном бенефисе в глубинке, где мало истинных ценителей.

– Вы, Завадский, не юлите, – раздражённо отозвался Александр Юрьевич, зловеще блеснув стёклами очков. На мгновение промелькнуло в нём что-то от Берии Лаврентия Павловича. Промелькнуло и скрылось, спряталось. – Мы, всё равно, до истины докопаемся. Дам я ход этому сигналу, и профессионалы установят, было или не было. Только вот людей начнут вопросами изводить, в Мексику, в посольство, бумаги засылать, искать свидетелей будут… Нужно вам это всё, Пётр Сергеевич? Может, проще рассказать, ничего не скрывая, как коллега коллеге? Как коммунист коммунисту, в конце концов. Оформим актом раскаяния; я ваш рассказ зафиксирую, вы подпишитесь…

Анна Германовна вновь громко раскашлялась. Полуобернувшись к ней, Прохоров заметил с иезуитским участием:

– Нездоровится вам, Анна Германовна? Ай-я-яй, ведь так и совсем расхвораться недолго! Вы бы, голубушка, бюллетенчик взяли, да и посидели бы дома недельку. Мы бы тогда здесь вздохнули! Ведь и нам отдых необходим.

– И не говорите, Александр Юрьевич, товарищ Прохоров! – Раздельно, чётко и весомо сказала Ядецкая, ударив взглядом во вражескую переносицу. Именно туда должна войти пуля, чтобы раз и навсегда избавить мир от Прохорова. – Да вот беда: не могу я на вас редакцию оставить. Совесть не позволяет. Вы, дорогой товарищ Прохоров, здесь тогда такого наделаете, что потом вовек не разгрести. И пахнуть будет…

Прохоров презрительно фыркнул и собрался снова заняться Петей. Играться с юным мышонком ему было значительно интереснее, чем держать хвост трубой перед этой старой кошкой. Однако Анна Германовна уже втянулась в сражение, уже передислоцировала резервы и не хотела позволить противнику отойти без потерь. Сложившаяся в кабинете заместителей главного редактора оперативная ситуация в точности повторяла театр военных действий в первые недели вторжения Наполеона в Россию, когда русская армия уклонялась от решительного боя, а французская – настаивала на нём.

И Бородино грянуло.

Не сводя взгляда с прохоровской переносицы, Ядецкая открыла пушечную канонаду:

– Как парторг редакции, я возражаю! Не позволю выносить сор и губить молодого специалиста на основании каких-то наветов! – Воскликнула она и привстала с кресла, оперевшись увесистыми кулаками о стол.

– А как же партийная принципиальность? – Скрипом тысяч телег отозвался Прохоров, приняв такую же позу.

– Не вам о ней рассуждать!

– Это почему же, не мне?

– Да, вот и не вам!

– Почему же, не мне? Нет, вы уж скажите!

– От своих пороков сначала избавьтесь!

– У меня нет пороков…

Тут Александр Юрьевич понял, что переборщил, и добавил чуть тише:

– Видимых…

Анна Германовна моментально уловила слабину противника, перехватила инициативу и бросила в бой гвардию:

– Конечно! Вы же ночью под одеялом пьёте! Кто ж увидит! А потом больничный листок – воспаление седалищного нерва!

– Вопрос информирования представителей органов об этом вопиющем случае оговорён с Фёдором Бонифатьевичем по телефону! – Попытался сменить тему Прохоров. Не получилось.