М. Агеев - Откровенные повести о жизни, суете, романах и даже мыслях журналиста-международника

Хотя случается, человек, пребывающий в абсолютно трезвом состоянии, в здравом уме и памяти, вдруг начинает говорить такое, чего и в усмерть пьяный никогда не скажет. И, главное, понимает, чувствует, что не надо бы откровенничать, что опасно это и вредно для здоровья, но несёт его на рифы, и не может он остановиться. Хочет, но не получается. А потом неизбежно наступает расплата.

Разошлись в шесть, к открытию метро. Утро было светлое и чистое. По центру неспеша плыли поливальные машины, рассыпая водяную алмазную пыль. Бледные, истомлённые, расслабленные они брели к метро и дышали. После прокуренной крюковской кухни московский смог казался сладким, свежим и живительным. У Пети была лёгкая голова и тяжёлые ноги, которые переставлялись с превеликим трудом и неохотой. Он ни о чём не думал. Вообще, ни о чём. Не думал даже о том, как бы поскорее завалиться спать. Блаженное, редкое состояние безмыслия. И, конечно же, он ни о чём не жалел. В сознании его зияли восхитительные пустоты.

На бульваре заполошно перечирикивались густые воробьиные стаи. Пете казалось, он понимает их язык: «Как прекрасна жизнь! Как жизнь прекрасна!» – Сообщали они миру.

В воскресенье Пете отзвонились почти все, кто гулял в пятницу у Крюковых. И все в один голос назвали его отравителем. Почему-то в общественном сознании текила, послужившая катализатором страшного похмельного синдрома, безоговорочно ассоциировалась с Петей. И сколько он ни пытался напомнить, что бутылку привёз из Штатов крюковский дядюшка, а он, Петя, даже предупреждал, что с текилой нужно обращаться осторожно, ему не верили. Не хотели верить. Петя, как отравитель и диверсант, был гораздо удобнее крюковского родственника. Где его искать, этого дядюшку, чтобы высказать всю боль похмелья? А вот Петя под рукой.

Понедельник прошёл, как проходит большинство понедельников, – тягуче, муторно и скучно. Веселуха началась во вторник с утра.

Утром в мексиканскую редакцию степенно, большим купеческим кораблём вплыла секретарша Валя. Она редко лично посещала эту гусарскую казарму, не облагороженную дамским присутствием. Начальница Инга Колокольчикова, с точки зрения мексиканских корнетов, была недостижима и далека, как звезда другой галактики, и потому облагородить их не могла. Напротив, излучая холодный космический свет, она лишь провоцировала протуберанцы жеребячьих настроений за своей спиной. Словом, Валя предпочитала общаться с мексиканской редакцией по телефону.

Однако во вторник зашла. Торжественно и радостно, словно зачитывала текст приветствия от Деда Мороза, Валя провозгласила от двери:

– Пётр Сергеевич Завадский, на выход, и срочно к Александру Юрьевичу! Цито! – Валя когда-то работала в аптеке и любила щегольнуть фармацевтической латынью.

– С вещами? – Мрачно поинтересовался Петя.

– Дурак! – Обиделась Валя и, повернувшись, гордо выплыла в коридор. Флаги, которые она выбросила на стеньгах, складывались в несуществующий в морских кодах сигнал «Да пошли вы все!»

Александр Юрьевич Прохоров, похожий на богомола – длинный, сухой, ломкий с маленькой седой головой – был заместителем главного. Вообще-то, главный редактор Фёдор Бонифатьевич Высокий имел двух заместителей. Одному было не вынести груз ответственности, возложенный свыше. Не вынести его было и вдвоём. Тем более, Александр Юрьевич, в силу своей хрупкой консистенции и нудного характера, тяжёлое не носил. Второй заместитель – Анна Германовна по мужу Ядецкая, дама невысокая, но корпулентная, мощная, явно хорошего, крепкого крестьянского корня, могла бы и мешки с зерном на себе таскать. Но ей постоянно недоставало времени: Анна Германовна была парторгом редакции. Должность хлопотная и опасная – того и гляди наступишь на скрытую мину. Поэтому заботы Фёдора Бонифатьевича часто бывали ей до лампочки. Фёдор Бонифатьевич не любил Анну Германовну и боялся её. Александра Юрьевича главный тоже не любил, но не боялся. Так, побаивался… лучше сказать, ожидал от него всякого…

Оба заместителя располагались в одном кабинете, маленьком и темноватом. Столы их смыкались торцами, и сидели они, таким образом, лицом к лицу. Но видеть друг друга не могли. Не выносили они один другого. До зубовного скрежета. Это уж потом, когда Агентство переехало после Олимпиады в огромное здание на Зубовском бульваре, развели их по разным кабинетам, и они начали, по крайней мере, здороваться вне редакционных стен. Но в то время, о котором идёт речь, бушевала между ними большая коммунальная война, в которой вынужденно принимала участие вся главная редакция Латинской Америки.

Дело в том, что заместитель Прохоров курировал редакцию Южной Америки, а заместитель Ядецкая – редакции Мексики, Центральной Америки и Кубы. Поскольку коммунальная война уже давно стала тотальной, заместители громили не только главные силы противника, то есть, самих себя, но ещё тылы и резервы. Прохоров при случае с плотоядным удовольствием давил «мексиканцев» и «кубинцев». Ядецкая в ответ проходила разрушительным смерчем вдоль всей Амазонки и дальше, вплоть до суровых ледяных скал Магелланова пролива.

Поэтому, собираясь к Прохорову, Петя не ждал ничего хорошего. Пытался вспомнить, где и на чём мог проколоться. Вычислял, зачем позвали. Однако ничего толкового в голову ему так и не пришло.

– Ну, что же, вы так плохо-то, Пётр Сергеевич? Неудачно так? – Задал загадку Александр Юрьевич скрипучим голосом. Поправил свои огромные очки, сложил сухие губы трубочкой и воззрился на Петю. Александр Юрьевич не мог сдержаться, хотя и очень старался. Сквозь все его заслоны прорывалось сладострастие – он предвкушал грядущую расправу. Ноздри его длинного и тонкого носа трепетали, чуя запах крови и свежей убоины.

– Фёдор Бонифатьевич в отпуске… Отдыхать изволит… Приходится мне неприятностями заниматься, – фальшиво вздыхая, продолжил Прохоров. – Может быть, сами поведаете, как всё было?

Анна Германовна громко закашлялась. Петя понял – это был приказ держаться пуговицей.

– Не понимаю, о чём вы, Александр Юрьевич, – Петя в искреннем недоумении пожал плечами. Он, и в самом деле, не мог взять в толк, что происходит.

– Товарищ Прохоров получил на вас донос, Петя. Якобы, что-то вы кому-то на какой-то кухне наговорили, – подсказала Анна Германовна и вернулась к прерванному занятию – демонстративному чтению толстого документа.

Акт «вздрючивания» и уничтожения сотрудника – занятие, которое Александр Юрьевич всегда смаковал, – оказался загубленным задолго до своей кульминации. Ожидания и предощущения Прохорова полопались беззвучно, мыльными пузырями и разлетелись мелкими брызгами, неприятно увлажнив лицо.